– абасы не возьметъ тебя. Пусть онъ зарится на зеленое болотное отродье, а ты – моя невѣста. Я не отдамъ тебя никому.
Когда мы пріѣхали къ Матвѣю, солнце уже садилось и за тайгой дымилось и алѣло небо. Матвѣй работалъ въ кузницѣ, но, увидѣвъ меня, бросилъ работу и повелъ въ юрту.
На нарѣ лежала больная жена Матвѣя. Я уже два мѣсяца не видѣлъ ея и мнѣ показалось теперь, что она похожа на жену доктора. Отъ лихорадки глаза ея расширились и казались пьяными.
– Какъ твое здоровье, Марія? – спросилъ я, невольно робѣя, чувствуя рядомъ съ ней толпу абасыларъ. Мнѣ казалось, что иные демоны уже прильнули къ ея сердцу и пожираютъ ея душу.
– Худо, – сказала она и съ укоризной посмотрѣла на меня – худо. Но сегодня пріѣдетъ Симонъ, и я вѣрю, онъ вернетъ мнѣ жизнь.
– Я знаю, что сегодня будетъ у васъ Симонъ. И я нарочно пріѣхалъ, чтобы встрѣтить его здѣсь.
Матвѣй досталъ водки и копченой рыбы, и мы стали ужинать, проливъ въ камелекъ нѣсколько капель дурманной влаги.
Матвѣй былъ печаленъ. Онъ встрѣтилъ утромъ попа, и тотъ ему сказалъ, что онъ знаетъ про его знакомство съ Симономъ. Пріѣдетъ засѣдатель и попъ донесетъ ему на Матвѣя.
– Берегись, дагоръ, онъ и на тебя пожалуется, – прибавилъ Матвѣй съ угрюмой улыбкой.
Но Сулусъ разсердилась:
– Мой женихъ никого не боится. И онъ убьетъ засѣдателя, если засѣдатель сдѣлаетъ ему злое.
Должно быть повѣялъ западный вѣтеръ: дымъ изъ камелька пошелъ въ юрту. Стало душно и темно.
Сулусъ притихла, и всѣ мы молча ожидали Симона. Наконецъ, онъ пріѣхалъ, этотъ сѣдой вѣдунъ, съ которымъ насъ сблизила прошлогодняя таежная зима.
Симонъ поставилъ длинный шестъ у юрты и прикрѣпилъ къ его концу чучело гагары.
– Ты будешь сегодня лѣтнимъ шаманомъ, – сказалъ мнѣ Симонъ, лукаво улыбнувшись.
Но я не расположенъ былъ сегодня шутить.
Мы сѣли вокругъ больной, на землю. И я замѣтилъ, что Симонъ прикрѣпилъ къ своему плащу мѣдную бляху въ видѣ рыбы, которой я раньше не видѣлъ у него.
Разливъ по ковшамъ пьяную арги, Симонъ ударилъ в бубенъ и запѣлъ.
Отъ пахучихъ корешковъ, которые Симонъ бросалъ въ огонь, отъ его жуткаго напѣва и отъ близости влюбленной Сулусъ у меня начинала кружиться голова:
Уже два раза мы всѣ – по знаку Симона – принимались пѣть; уже трижды летала гагара къ дальнимъ озерамъ и спускалась подъ воду въ черное царство абасыларъ; уже много разъ Матвѣй брызгалъ во всѣ углы зачарованную арги…
Я взглянулъ на Симона и по странному блеску его глазъ, по мѣрнымъ движеніямъ рукъ и по вздрагивающимъ краямъ губъ заключилъ, что гагара уже несетъ его духъ въ подземный міръ, гдѣ царствуетъ иное солнце и гдѣ время ведетъ свой хороводъ по инымъ кругамъ.
Вольная билась въ судорогахъ, и на плечѣ ея странно алѣло пятно отъ огня въ камелькѣ.
Взглянувъ на Симона, восхищеннаго демонами, я вдругъ почувствовалъ надъ собою власть абасыларъ. Передъ моими глазами мелькала бахрома на рукавахъ плаща Симона; я вспомнилъ почему-то, что эта бахрома означаетъ когти вѣщаго коршуна, и это было послѣднимъ мигомъ сознанія. Потомъ я вошелъ въ шаманскій кругъ, подчиняясь волѣ Симона.
Вдругъ я увидѣлъ, что Сулусъ сбрасываетъ свои одежды. Оставшись въ одной рубахѣ, она ринулась въ пляску. Сначала она ходила мѣрно передъ огнемъ, поднявъ кверху руки и шепча молитвы; и концы ея пальцевъ казались прозрачными и розовыми отъ камелька. А когда Симонъ чаще сталъ ударять въ бубенъ, Сулусъ начала кружиться. Ея рубаха то вздымалась кверху, то облегала плотно ея бедра, и вся она стала похожа на птицу, вылетѣвшую изъ огня, съ пылающими крыльями. Иногда она перебирала пальцами въ воздухѣ, какъ будто касаясь струнъ; иногда она чертила воздухъ рукой, какъ будто запечатлѣвая въ памяти вновь открытые ей колдовскіе знаки.
Волосы ея растрепались; росинки пота выступили на вискахъ; вся она сдѣлалась влажной и смутло-розовой; глаза ея видѣли иной міръ и пылали темнымъ шаманскимъ огнемъ.
Съ каждымъ ея движеніемъ тревожнѣе и тревожнѣе билось мое сердце. Я уже ничего не видѣлъ, кромѣ этой безгрѣшной плоти, причастной тайнамъ земли. И уже безъ, памяти лежалъ Матвѣй, уже Симонъ выронилъ изъ рукъ свой бубенъ и упалъ навзничь съ легкимъ стономъ, уже едва тлѣлъ огонь въ камелькѣ и все было окутано непроницаемой тьмой, – а Сулусъ все еще плясала, отдавая себя богу.
Наконецъ, она свалилась на землю около моихъ ногъ.
IV
Когда я и Сулусъ вернулись домой, и намъ пришлось переѣвжать рѣчку въ бродъ, мы увидѣли жену доктора. Она собиралась купаться. У Медвѣжьяго Косогора мы разстались съ Сулусъ.
Ровно въ три часа дня я проходилъ мимо юрты Захара. Оттуда неслись стоны. Это, должно быть, отецъ билъ ремнемъ мою милую Сулусъ за то, что она уѣзжала со мной.
Отъ жары было трудно дышать. Тайга шуршала, и странный шелестъ носился надъ землей. Кто-то мнѣ разсказалъ, что въ тайгѣ начались пожары.
Говорили, что, въ Бутурусскомъ улусѣ огонь идетъ неумолимо, и лѣсная дичь, обезумѣвъ, бѣжитъ стадами. Пріѣхалъ купецъ изъ Вилюйска. Тамъ пожаръ начался въ колоніи прокаженныхъ. Иные изъ больныхъ сошли съ ума отъ ужаса и разошлись по дорогамъ, Всѣ якуты чего-то испугались и шопотомъ разсказывали другъ другу о странныхъ знакахъ, какіе видѣлъ на небѣ шаманъ изъ Чурапчи.
Одинъ докторъ ничего не боялся.
«Что ему тайга и всякіе страхи? Если не удалась его личная жизнь и все не ладится вокрутъ – въ этомъ виновата исторія, человечество, человѣкъ. Какъ будто бы онъ разсуждаетъ нескладно, но есть какая-то внутренняя логика въ этихъ разсужденіяхъ о неудачной жизни, о таежныхъ пожарахъ и о той смертельной тоскѣ, которую носитъ въ своемъ сердцѣ его жена, эта тридцати-семилѣтняя женщина съ веснушками на лицѣ, съ печальными глазами и прекраснымъ тѣломъ.
– Боже мой! Какая печаль! Почему шаманскій бубенъ надо прятать отъ попа и засѣдателя? Почему тѣло надо закутывать въ безобразную одежду? Почему надо рожать дѣтей? У докторскаго пятилѣтняго Сережи золотуха и онъ горько плачетъ, когда отецъ, заставляетъ его пить рыбій жиръ.
Вотъ оно возмездіе за оскорбленную и поруганную любовь – всѣ эти золотушные, глухонѣмые и главное смертные дѣти. Они умрутъ за наши грѣхи какъ мы умремъ за грѣхи отцовъ. Симонъ говоритъ, что надо умѣть любить безсмертно. Но развѣ онъ самъ беземертенъ, этотъ сѣдовласый хитрецъ?
Вечеромъ я пошелъ къ озеру. На всемъ лежалѣ знакъ усталости и ущерба. Казалось, что Черная Болѣзнь постигла нашъ таежный міръ. Она должно быть пришла изъ амгинскихъ кустарниковъ. Надвинувъ на брови черный капюшонъ, она шла по тропѣ вплоть до дома доктора. Тамъ она йасмѣшливо стукнула въ окно и потомъ пошла отъ юрты до юрты.
Вотъ сейчасъ я стою среди ирисовъ, а она смотритъ на меня печальными глазами. Я чувствую ея взглядъ, хотя не знаю, откуда она смотритъ на меня.
Ночью я проходилъ мимо избы доктора. Тамъ былъ свѣтъ» Я постучалъ и меня впустили.
– Сегодня послѣ купанья съ женой случилось что-то не ладное, – сказалъ докторъ, наливая мнѣ стаканъ зеленаго китайскаго чая. – Я думаю, она серьезно заболѣла. Она лежитъ въ постели, но вы все таки пойдите къ ней и скажите два слова: это, навѣрно, будетъ ей пріятно.
Когда я вошелъ къ ней въ комнату и увидѣлъ ея безпокойный румянецъ, я понялъ, что абасыларъ окружили ее такъ-же, какъ и жену Матвѣя. Что докторъ понимаетъ въ этомъ? Онъ дастъ ей какое нибудь глупое лекарство, а между тѣмъ нельзя терять времени. И я искренно сказалъ:
– Говорю я вамъ: позовите Симона!
– Ненуженъ мнѣ вашъ Симонъ, – сказала она сердито и посмотрѣла на меня влюбленными глазами.
Когда я вышелъ въ другую комнату, докторъ стоялъ, вытянувшись, около шкафа съ хирургичеекими инструментами и разсматривалъ пристально наборъ скальпелей. Мнѣ показалось, что глаза его красны отъ слезъ.
– Люди думаютъ, что они больше всего боятся смерти, – сказалъ я тихо, тронувъ доктора за пчечо, – но это невѣрно: больше всего люди боятся любви. Надо молиться Богу, чтобы онъ научилъ насъ любить.
Когда я говорилъ эти слова о любви и смерти, я думалъ о той строгой и печальной, которую я оставилъ пять лѣтъ тому назадъ въ одномъ маленькомъ городкѣ на югѣ Россіи.
И я живо представилъ себѣ, какъ она стоитъ теперь на берегу моря, и къ ногамъ ея ползутъ волны, въ своихъ пѣнныхъ плащахъ, и она смотритъ на далекій горизонъ и думаетъ такъ же, какъ я, о любви и смерти.
Подъ утро ко мнѣ пришла Сулусъ. Она показывала мнѣ на своемъ тѣлѣ рубцы отъ отцовскаго ремня. Потомъ она воткнула въ земляной полъ три ножа остріями вверхъ и плясала нагая посреди нихъ. Но уже не было шаманскаго блеска
