Прогнозов и Ведовства? Пусть он говорит так, чтобы его понял и пришелец. Почему я не вижу Кун Канны?
Уже не речью, а телепатированной мыслью до Баха донеслось:
– Повелитель, я всегда рядом. Прости, что не осмеливаюсь попадаться на глаза, твое величие ослепляет меня.
– Прощаю. Выдвинись.
К властителю засеменил худыми ногами дилон – проволочил облезлый хвост по камню, плотно ухватил десятью пальцами одной руки десять пальцев другой, удлинил обе руки и сложил их, сплетенные, к ногам Ватуты – вероятно, высший знак покорности и послушания, подумал Бах.
Ватута недавно назвал Кун Канну величайшим из Конструкторов Различий, но на Старейшин министр Прогнозов и Ведовства походил лишь отдаленно: те, хоть и немолодые, были еще в теле – этот выглядел увядшим старцем; те держались величественно – этот униженно горбился; те транслировали свои мысли с важной неспешностью – у этого даже мысли, так показалось Баху, от торопливости заплетались. Бах на миг закрыл глаза от сострадания к жалкому пленнику, словно в насмешку наделенному высоким званием министра.
– Кун Канна, доложи поведение старого глупца Гуннар Гунны на ближайший срок, – повелел Ватута.
В мозгу Баха зачастили ответы министра Прогнозов и Ведовства. У дилонов не проходит ошеломление. Старейшина Старейшин Вещий Старец Гуннар Гунна пребывает в страдании после недавнего удара по Столице. Новые разрушения ввергли его в полуомертвелость. Ни мыслей, ни приказов он не генерирует. На башнях растерянность и тишина. Окончательный прогноз: дилоны ответных атак не предпримут, на это у них нет сил.
– Очень хорошо. Отмечаю перед всеми, что ты постарался провести последний бой на высоком уровне. Теперь скажи, Кун Канна, ты слышал мой разговор с пришельцем?
– Внимал каждому слову и каждой мысли, повелитель.
– Объясни, что с ним сделаешь. Повернись к пришельцу лицом, Кун Канна.
Кун Канна повернулся к Баху не лицом, а боком – похоже, побаивался встать спиной к Бессмертному № 3. Теперь дилон телепатировал свои мысли без спешки. У каждого непрерывно накапливаются воспоминания о разных событиях жизни. Любое воспоминание имеет свой энергетический потенциал сохранения. Большие события высокопотенциальны – прочно внедряются в память, легко возобновляются, иногда самопроизвольно возникают в сознании, когда вспоминать о них вовсе не хочется. События мелкие легко забываются, но и они полностью не выветриваются из мозга. Особым облучением можно восстановить в мозгу любое событие, даже если оно кажется прочно забытым. Но многое так стерто, что для воспоминания о нем нужно облучение большой мощности, а это не всегда безопасно. В общем, легче восстанавливаются важные воспоминания, а не пустяки. В министерстве Прогнозов и Ведовства имеются резонаторы любого калибра – от слабоимпульсных, восстанавливающих лишь сильные воспоминания, до мощных, возобновляющих мелочи.
– Восстановленные воспоминания записываются и ты, пришелец, сможешь собственными глазами увидеть и себя, и всё пережитое тобой, собственными ушами услышать свой голос и голоса своих собеседников, – объяснил Кун Канна.
Бах сказал, что это напоминает «прозеркаливание» в зале Предварения. Кун Канна возразил, что там анализировали его характер – каков был в прошлом и каким, всего вероятней, станет в грядущем, а здесь – только восстановление событий жизни: характер человека и события его жизни – вещи не одинаковые.
Ватута встал.
– Тебе ясно, пришелец? В рассказе ты мог одно приукрасить, другое выдумать. Но воспоминание, сохранившееся в мозгу, не знает лжи. Оно может фиксировать ошибочное понимание, но не лукавое вранье. По прогнозу враждебные действия дилонов пока не грозят. Приказываю для рассмотрения жизни пришельца перебазироваться из пещеры Безопасности в рабочий зал.
4
Они опять двигались по городу, сотрясаемому строительством и разрушением, и вскоре подошли к зданию, по виду вполне законченному, но еще не разрушаемому. Ватута первый вошел внутрь.
Огромный рабочий зал, залитый теплым сиянием самосветящихся стен и потолков, был роскошен, как парадные хоромы королей. Для каждого Бессмертного стояло кресло, похожее на трон. У стен высились постаменты, на них покоились разноцветные камни. Бах узнал старых знакомцев: кусок мрамора – на Земле эту белую глыбу не сочли бы достойной экспонирования, но здесь, видимо, мрамор был в чести; а по обе стороны мрамора, на таких же постаментах, красовались два других камня. У Баха даже дух захватило: бесценный зеленый нептуниан, размером с футбольный мяч, и алмаз такой величины, что на Земле его сочли бы невозможным.
И куда археолог ни кидал взгляд, всюду на постаментах, как драгоценные статуи, высились образцы минералов и каменных пород. Ватута воззвал к Баху:
– Садись, пришелец! – и показал на трон рядом с собой.
Бах опустился на трон, подумав, что хорошо бы получить снимок своего как бы восшествия на престол – вот бы посмеялись в Академии Наук! Ватута и Бах разместились в первом ряду, остальные Бессмертные расположились сзади. По левую руку Ватуты, на простом стуле, перед столом с аппаратурой уселся министр Прогнозов и Ведовства. Кун Канна обхватил двадцатью гибкими пальцами какие-то приборчики на столе и обернулся к Ватуте. Вероятно, он что-то протелепатировал властителю, но без трансляции для Баха, а на Баха и не поглядел.
– Начинай, – разрешил Ватута, и обратился к Баху: – Узнаешь ли себя в молодости? Многие не узнают себя, ибо воображали себя другими.
Кун Канна протелепатировал:
– Изображаю детство пришельца, возобновляю воспоминания на самом малом резонансе – только для крупных событий.
Передняя стена зала исчезла. Пропавшую стену заполнило изображение какой-то комнаты. На плите кипела кастрюля, из нее вкусно пахло – Бах отчетливо услышал аромат варева, – а из-под крышки высовывался красный тряпичный колпачок игрушечного гномика. Женщина в халате с возмущением выговаривала рыдающему мальчику, который натягивал штанишки на голый задок:
– Михель, ты получил по заслугам! Разве это хорошо – в суп из свежей косули бросать грязную куклу? Хорошо? Отвечай мне!
– Хорошо! – сквозь слезы упрямо ответил мальчик. – Пусть и Ганс немного поварится. Он любит горячее, ты сама говорила, что гномы опускаются в вулканы и без пара и дыма не живут.
А в стороне стоял рыжебородый мужчина с ремнем в руке и не то гневался, не то смеялся. Женщина обратилась к нему:
– Петер, придется заново варить обед. Ты подождешь?
– Не надо, – сказал мужчина. – Жидкое слей, а косуля, приправленная поркой Михеля, будет от этого еще вкусней. – Он захохотал и весело потрепал мальчишку по плечу, словно не наказывал, а одобрял.
Картина исчезла. Теперь хохотал Ватута – рангуны чувствуют смешное, отметил про себя смущенный неожиданным воспоминанием Бах.
– Интересная, но бесполезная сценка – это хорошо, – сказал Ватута. – Мне нравится твой отец, человек.
– Лучшего отца и не надо было, – сказал Бах.
– Продолжай, – велел Ватута министру Прогнозов и Ведовства.
Второе ожившее воспоминание показало того же мальчишку, бредущего по лесу. Мальчик впервые в жизни отправился в дальнее путешествие. Он знал, что отец работает на краю света, так говорил сам отец. Мальчик понимал, что край света сразу за лесом. Но, наверно, он прошел далеко за край света: отца нигде не было, лишь попадались группки туристов. Мальчик выбрался на береговой простор. Над ним высилась угрюмая громада горы Бастай – отец много рассказывал сказок и о ней, и о соседних горах. Внизу – кружилась голова от страшной глубины – серебряной лентой струилась Эльба. Мальчика заполнила красота мира. Все было так хорошо, что трудно стало дышать. Мальчик, очарованный до неподвижности, вбирал в глаза все, из чего складывался восхитительный мир: поросшую лесом гору, крутые берега, сияющую, как небо, реку внизу… Позади раздался сердитый голос отца:
