— Руками не трожь, — продолжал Гленн.
Я недоумевал, что он имеет в виду. В сарае действительно было темновато.
— Ты что, на охоту ходил? — изумился я, когда глаза привыкли к полумраку.
— Это кошачьи, — объяснил он. — Вот сушу кошачьи шкуры.
— Твой брат сушит кошачьи шкуры, — сказал я Линде, когда мы поехали кататься.
— И что ты хочешь этим сказать? — воскликнула она. А я велел себе: никогда больше не заговаривай о вещах, из-за которых она от тебя отшатывается.
— А твой брат, думаешь, во всем нормальный? — добавила Линда.
И сказала, что я могу сесть впереди, рядом с Гленном. Когда мы чуть-чуть отъехали от ее дома, она спросила, чем сейчас занят мой брат. И прежде чем я успел ответить, предложила:
— Давай его тоже возьмем.
— Да, возьмем и братца, — подхватил Гленн.
Когда мы подъехали к нашему дому, мой брат уже сидел на крыльце.
— Ого, какой сюрприз, — сказал он и устроился сзади, рядом с Линдой.
— Эй, друг, гляди прямо перед собой, — буркнул Гленн, когда я обернулся на них посмотреть. Так повторялось всю дорогу до карьера: едва я пытался оглянуться, он резко крутил руль, и нас всех швыряло по салону. Линда сказала: «Перестань», а он сказал: «Это не я, это он», и тогда она велела мне сидеть смирно.
— Я хочу смотреть на тебя, — сказал я.
— Как мило, — вставил мой брат.
— Да, мило, — прошипела Линда.
Когда мы подъехали к карьеру, она сказала, что ей надо по-маленькому.
— Давай провожу, — сказал мой брат. — Темнотища.
Линда отказалась:
— Нет, спасибо. Я уж как-нибудь сама.
Она долго не возвращалась. Сидя в машине вместе с моим братом, я воображал, как она бродит в темноте, ощупью разыскивает безопасное место.
Гленн положил руку на спинку сиденья. Его пальцы касались моего плеча. Мой брат насвистывал: две ноты, одни и те же, высокая — низкая, высокая — низкая.
— Тыщу долларов отдал бы, чтоб сейчас сделаться маленьким цветочком, — сказал Гленн.
— И я бы тоже, — подхватил мой брат.
— Пойду-ка ее поищу, — сказал я.
Оба фыркнули.
— Эту местность она знает лучше, чем мы, — заявил Гленн.
— По крайней мере, не хуже, — подхватил мой брат.
Я прикинул, что лучше сказать, мысленно отрепетировал несколько фраз. И только после этого заговорил:
— Значит, вы тут уже бывали.
Повисла пауза — казалось, они решают, кому отвечать.
— Мы тут уже бывали, — подтвердил мой брат.
Наконец из темноты вынырнула Линда. Глаза у нее были мокрые. Она распахнула дверцу, забралась в машину.
— У тебя все в порядке? — спросил я.
— Естественно, — ответила она.
— Мне, наверное, лучше сесть рядом с тобой? — спросил я.
— Естественно. Кыш, — сказала она моему брату.
— Естественно, — повторил за ней мой брат.
И Гленн тоже:
— Естественно.
На свету, когда дверца вновь распахнулась, я увидел: Линда раздраженно скривилась.
— Давай-ка оставим голубков наедине, — сказал мой брат Гленну.
— Естественно, — откликнулся Гленн.
— Но вначале я должен кое-что тебе показать, — сказал мой брат, обращаясь ко мне.
— Сейчас? — спросил я. Я уже почти перелез на заднее сиденье.
— Не ходи, — сказала Линда. Она прижалась спиной к дверце и что-то мне показывала на пальцах.
— Да ладно, командор, дело минутное, — сказал мой брат. — Мне надо кой-чего у тебя спросить.
— Так не полагается, — сказал я.
— Да ладно, вернешься, и все будет в ажуре. Пять минут. И мы откланяемся, оставим вас наедине.
Линда опустила руку, уставилась в заднее окошко машины.
— На пять минут, — повторил мой брат.
Я вылез наружу. Он повел меня по тропе. Когда мы обходили кучу валунов, я оглянулся через плечо и увидел: Гленн распахивает дверцу с левой стороны.
Это заняло не пять минут. Скорее двадцать. Брат хотел спросить, не кажется ли мне, что отец в последнее время совсем опустился. Не кажется ли мне, что он стал пить больше.
— Да я и не знал, что он вообще выпивает, — сказал я ему. — И ты меня сюда потащил, чтобы об этом сказать?
Когда мы вернулись, Линда сидела в машине одна.
— А Гленн где? — спросил я.
— Не знаю, — сказала она.
— Давно одна сидишь?
— Он только что ушел.
— Пойду его отыщу, — сказал мой брат. — Пока меня нет, ведите себя прилично.
Я присел рядом с Линдой. Она была вся зареванная. Даже не пошевелилась, пришлось мне пристроиться на краешке, наполовину снаружи. Чтобы не упасть, я уперся ногой в землю.
— В чем дело? — спросил я. — Что стряслось?
Вместо ответа она почему-то кивнула. Улыбнулась мне, утерла глаза и сказала, что все у нее нормально, просто иногда ей бывает радостно и грустно одновременно. Я хотел еще раз спросить, что же стряслось, но она подвинулась, хлопнула ладошкой по сиденью — садись, мол. Велела закрыть дверцу. Прижалась ко мне, вытерла свои губы кончиками пальцев, сказала:
— Сделай для меня кое-что. Докажи, как сильно тебе хочется меня поцеловать.
— А отчего тебе грустно? — спросил я потом.
— Если б я думала, что тебе стоит это знать, я бы тебе сказала, — прошептала она. И мы еще немного полежали; она обнимала меня, я обнимал ее.
— Теперь понимаешь? — сказала она наконец.
— Как, по-твоему, почему Линда сегодня плакала? — спросил я брата, когда нас высадили у нашего дома. Брат с Гленном дали нам с Линдой полчаса наедине, потом запрыгнули на передние сиденья, и машина рванула с места. Они у нас даже не спросили, настроены ли мы возвращаться.
Казалось, мой вопрос озадачил брата. Он мне ответил только со второго раза:
— Наверно, потому что она думает: ей здорово повезло, что она встретила тебя.
— Мне кажется, причина другая, — сказал я.
— А ты разве не думаешь: тебе здорово повезло, что ты встретил ее?
«Да», — подумал я той ночью, лежа в постели. «Да», — думал я каждую ночь, когда мыкался в трюме, и потом в укрытиях, и когда подслушивал, как Лео разговаривает сам с собой (это когда ему казалось, что я уже сплю).
Артподготовки мы дожидались до вечера. Я битый час смотрел, как стекает с лиан дождевая вода — то в одну сторону посмотрю, то в другую. В дождливую погоду мы догадывались, что день сменился ночью,
