Смерть и конюший короля

Пилкингс. Что ж, вольному воля. Но все-таки знай – твой сын надеется тебя утешить. Он просит прощения. Когда я сказал ему, что нельзя презирать отца, он ответил: «У меня нет права судить его, а значит, я не могу его презирать». Он хочет прийти к тебе – попрощаться и попросить благословения.

Элесин. Попрощаться? Так он возвращается в страну белых?

Пилкингс. А тебе не кажется, что сейчас это самый разумный для него поступок? Я посоветовал ему покинуть ваш мир еще до рассвета, и он согласился, что так будет лучше всего.

Элесин. Наверно. Да если б я и думал по-другому, у меня все равно не было бы права дать ему отеческий совет «Я утратил эту честь – быть отцом своего сына.

Пилкингс. И однако он почитает тебя. Иначе зачем бы ему твое благословение?

Элесин. Увы, белый. Даже скакун жалеет прах, который он попирает подковами своих копыт. Когда хотел прийти ко мне Олунде?

Пилкингс. Он решил подождать, когда в городе станет поспокойней, – я убедил его, что это необходимо.

Элесин. Да, белый, я верю, что он послушался твоего совета. Ты постоянно советуешь нам, как надо жить, только вот неведомо мне, какие боги дали тебе право быть нашим советчиком.

Пилкингс (хочет что-то сказать, однако молча поворачивается, чтобы уйти, и – останавливается; потом, преодолев колебания, все же спрашивает). Можно мне задать тебе напоследок один вопрос?

Элесин. Я слушаю, белый.

Пилкингс. Мне хотелось бы, чтоб ты чистосердечно сказал – разве мудрость твоего народа не таит в себе множество противоречий?

Элесин. Спроси яснее, белый.

Пилкингс. Я достаточно долго живу среди вас и запомнил пару-другую ваших пословиц. Одна из них пришла мне в голову сегодня вечером на рынке, когда я убедился, что тебя подстрекают к самоубийству те самые люди, которые любят повторять: «Старик угрюмо приближается к смерти, а ты его нагружаешь приветами предкам, хотя ему и без этого тяжко тащиться», – и вот тут-то я окончательно решился.

Недолгая пауза; Элесин набирает в грудь воздуха, собираясь что-то сказать, но не успевает: тишину взламывает торопливая дробь каблуков о гравийную дорожку.

Джейн (за сценой). Саймон! Саймон!

Пилкингс. Что за… (Убегает навстречу Джейн.)

Элесин взглядывает на свою жену и несколько секунд молчит, а потом начинает говорить.

Элесин. О моя юная жена, ты слышала, что сказал этот белый? Я знаю – твое сердце плачет, хотя уста молчат. Сначала я проклинал белого человека, потом – наших богов, которые оставили меня без поддержки. А сейчас мне кажется, что я должен проклясть тебя, ибо ты исподволь, тайно лишила меня воли. Но проклятия – странный дар для человека, желающего отрешиться от вражды с миром и его обитателями, которых он сбил с пути. О юная мать, я познал многих и многих женщин, но ты была мне нужна не только для утоления плотской жажды. Ты словно сама бездна, которую я наполнил землею и засеял, прежде чем уйти. Ты была прощальным даром живых уходящему, и, быть может, твоя пылкая юность осветила для меня мир, который я покидал, новым светом, отняв у меня силу и решимость уйти. Да, я должен признаться тебе, что не только насилие белого, который ворвался к нам, когда этот мир уже терял для меня очертания, но и моя жажда задержаться возле тебя приковали мои ноги к земле у края истинной бездны, разделяющей обиталища смертных и вечно сущих. Быть может, я пересилил бы желание задержаться рядом с тобой, мне уже казалось, что я преодолел его, но тут вмешался белый, и бледная немощь парализовала меня.

Слышны голоса приближающихся Пилкингсов – Саймона и Джейн.

Джейн. Саймон, ты должен ее впустить!

Пилкингс. А тебе не надоело вмешиваться в мои дела?

Пилкингсы появляются перед решетчатыми воротами; на Джейн – халат; Саймон по- прежнему в полицейской форме; он то и дело взглядывает на записку, которую держит в руках.

Джейн. Господи, да меня же заставили вмешаться! Я спала… верней, пыталась уснуть, когда слуга принес мне эту записку. Разве я виновата, что даже во дворце наместника нельзя спокойно поспать?

Пилкингс. Он принес бы ее и к нам домой, так что дворец наместника тут ни при чем. Дело в тебе самой – он понадеялся на твою хваленую сердечность.

Джейн. Ох, ну будь же ты справедливым, Саймон! Он хочет тебе помочь. Ты забыл о его хорошем отношении к тебе – он просто решил отплатить добром за добро.

Пилкингс. Не нужна мне его помощь! Мне нужно, чтоб они оставили Элесина в покое – хотя бы до утра.

Джейн. Ему можно верить, Саймон. Он дал слово, что все обойдется мирно.

Пилкингс. Вот-вот! Я не люблю, когда мне угрожают.

Джейн. Угрожают? (Берет у Пилкингса записку.) Тут нет никакой угрозы.

Пилкингс. Нет, есть. Скрытая, но есть. «Единственный способ избежать завтра утром восстания…» Ну и наглец!

Джейн. Я уверена, что это не угроза.

Пилкингс. Угроза не угроза, а словечко подобрано весьма умело. Восстание! Я не удивлюсь, если он связался в Англии с леваками или анархистами. Он очень мягко стелет. – не для того ли, чтобы меня усыпить? Вот ведь черт, и надо ж было принцу приехать к нам именно сейчас!

Джейн. Да, но чем ты, собственно, рискуешь, Саймон? Так или иначе, а восстание – или, скажем, бунт – тебе сейчас, при его высочестве, совсем ни к чему.

Пилкингс (приближаясь к воротам). Ладно, посмотрим, что скажет он сам. Послушай… э… вождь Элесин, тебя хочет увидеть одна женщина. Она тебе не родственница, так что я не обязан допускать ее к тебе. Но она принесла записку от твоего сына – он просит, чтоб я пустил ее; а ты-то хочешь увидеться с ней?

Элесин. Я понимаю, про кого ты говоришь. Значит, она узнала, куда меня упрятали. Да и неудивительно – мой позор так смердит, что мне даже при всем желании трудно было бы спрятаться, ищейки тут не нужно.

Пилкингс. Если тебе незачем с ней встречаться, то скажи – мы ее быстренько отсюда выпроводим.

Элесин. Мне все равно, пусть придет. Я уже свыкся со своим позором – к чему его скрывать?

Пилкингс. Ладно, я сейчас ее приведу. (Уходит.)

Джейн (сначала колеблется, но потом подступает почти вплотную к решетчатым воротам). Поверьте, Элесин, муж хотел сделать – да и сделал – как лучше.

Элесин (со странной пристальностью разглядывает ее, будто стараясь понять, кто она такая). Ты жена регионального инспектора?

Джейн. Да, Элесин. Меня зовут Джейн.

Элесин. Вон видишь? – сидит моя жена. Она молчит. Мой разговор – с твоим мужем.

Пилкингс (подходя к воротам с Ийалоджей). Вот твоя посетительница. Но ты должен дать мне честное слово, что не наговоришь глупостей.

Элесин. Честное? Ты сказал, что хочешь услышать от меня слово чести, белый?

Пилкингс. Да, вождь. Тебя называют человеком чести. Вот и дай мне честное слово ничего не брать у нее, если она попытается что-нибудь передать тебе.

Элесин. Ты же наверняка обыскал ее – обыскал так, как никогда не решился бы обыскивать свою мать. Да и тут, в камере, стоят за моей спиной два твоих змееныша, которые угрожающе выпучивают все четыре глаза, даже если мне только хочется почесаться.

Пилкингс. Ну а я сяду на это бревно и буду следить за тобой в оба глаза, даже если тебе захочется моргнуть. И все-таки я требую, чтобы ты дал мне честное слово ничего не брать у нее.

Элесин. Моей честью распоряжаешься теперь ты. Она заперта у тебя в ящике письменного стола, где лежит твой рапорт о сегодняшних событиях. А честь всего нашего народа перечеркнута строчками тех предательских договоров, которыми твои хозяева связали по рукам и ногам наших бесхитростных людей.