Глава первая,
в которой я встречаю Мессию и заточаю его в бутылку.
Однажды вечером в начале января сидит себе ваш покорный слуга за столом и хлебает из горла водку–экстру «Роялти», которую умыкнул, выказав достохвальное бесстрашие сердца своего, из супера. В глазах его притаился тайком пробравшийся туда чёртушка по прозванию Сплин – ведь бутылка–то вот–вот опустеет. И возникнет нужда пить «Кеглевича» с лимоном.
А снаружи, паразит, кислый дождик моросит. Кислый? В смысле – ни туды и ни сюды. Моросит, однако. Слышится стук в дверь. Взяло меня сомнение, кто бы это мог быть? Снова стук. Ну, встал я и открыл. А там стоит человек, которого я не знаю. Лысый. Бороденка кривая. Полной комплекции, лет сорока пяти. В плаще до пола, а под ним – свитер.
Голос хриплый:
— Миша?
— Ага.
— Очень приятно. Я – Мессия.
А я – гуттаперчевая девочка. Хлопнул у него перед физиономией дверью и уже собирался вернуться к бутылке. Но он не отставал.
— Миша, – кричит из–за двери. – Дай мне войти!
Ни в жись не впустил бы его, но он всё кричит и кричит, создает бедлам на лестничной клетке. Того и гляди – соседи вылезут. Открыл я дверь и дал ему по морде.
— Ах, за что? – рыдает, мерзавец.
Из носа у него течет кровь. А снаружи моросит дождик. (Я очень люблю дождь. Но не такой. Сильный, проливной, всем ливням ливень. В Израиле я еще не видел дождя, сбивающего яблоки с яблони. Когда–то, когда я был мальчишкой… но это совсем другая история.) А он – опять за свое:
— Дай мне войти, я – Мессия из дома Давидова.
Пачкает мне своей кровью лестничную клетку.
— Ну ладно, дверь закрой за собой, кретин, это тебе не автобус, стой здесь и не двигайся.
Дал ему туалетной бумаги. Он обтерся, напихал себе бумаги в нос. В конце концов кровь остановилась.
— Чего тебе надо?
— Можно? – спрашивает и кивает на стол.
Тут же и подсел, и хлоп – высосал последний глоток «Роялти».
В первый момент хотел я разбить бутылку об его голову. Но тут в мою голову пришла идея получше.
— Угощайся, угощайся, чего ж…
— Колбаса есть? – спросил Мессия.
— Конечно есть.
Принес я колбасу, нарезал. Подал еще и черного хлеба, и кусок масла. Мессия аж содрогнулся.
— Ты что делаешь, Миша? Скажи, ты вообще–то еврей?
Как поел, снял свой плащ и обратился ко мне:
— Миша, дорогуша! Как сам понимаешь – настали мессианские времена. Я здесь.
Я спокойно хлебнул «Кеглевича».
— С воскрешением мертвых, что ли, и всяко такое? – спрашиваю.
Он прокашлялся.
— Воскрешение… кхе–кхе… технология еще не вполне подоспела. Еще годик–другой… во всяком случае, я явился. Ты, Михаил, первый, кому знать дано. Заклинаю тебя, покайся! Покайся, ибо…
Ну и всё. Это были последние слова Мессии. Дождик снаружи перестал, и мне еще больше взгрустнулось. Да и сейчас, когда я вспоминаю эти минуты, совсем мне не весело. Я события теперича опережаю и проницательного читателя упреждаю, что печального конца ожидаю.
Мессию я уменьшил до размеров оловянного солдатика, засунул его в пустую бутылку из–под водки и хорошенечко завинтил.
Хлебнул маленько «Кеглевича».
Глава вторая,
в которой я отвечаю на вопросы.
Как же это я уменьшил Мессию до размеров оловянного солдатика и засунул его в бутылку? Только олух царя небесного, отродясь не нюхавший ни капли экстры, может задавать такие вопросы. После того, как выпьешь «Кеглевича» (или водку «Гоп–Стопку», что в данном случае одно и то же), максимум, на что ты способен – это закемарить в каком–нибудь общественном саду и видеть сон, что в небесах луна сияет. И темно, как у негра в жопе. А по луне носятся человечки и кричат: «Шекспир, где ты, Шекспир, ау!» Однако, когда пьют качественную водку… три часа действие не проходит. Возможности человеческие безграничны.
И второй вопрос: был ли Мессия истинным Мессией? И в данном случае ответ однозначен: да.
Вот ведь, на следующий вечер сидит себе ваш покорный слуга за столом и хлебает из горла водку– экстру «Абсолют», которую умыкнул, выказав заслуживающую уважения смекалку, из супера. В глаза его зеленые прокралась без сомнения грязная тварь по прозванию Грусть–Тоска, ведь бутылка–то вот–вот опустеет. И тогда – снова «Кеглевич»…
И, как накануне – стук в дверь. Только на этот раз события развивались немного иначе. Открыл я дверь, и незваный гость представился.
Вмиг уселся я за стол, а эта сволочь (лысый молодой человек в белой облегающей маечке–футболочке с синими полосками) стал задавать мне вопросы. А в руках у него двустволка.
— Где Мессия?
Я глубоко вздохнул. А главное (а глав–ное) – не бояться (небояться), нет!
Усмехнулся я эдак и пробубнил:
— Мессия… куда я его задевал… скажи, Гавриил, а тебе не холодно?
А Гавриил за свое:
— Если не скажешь, что ты с ним сделал – я стреляю.
— Но ведь если выстрелишь, – замечаю я ему и дохлебываю остатки–сладки «Абсолюта», – то так и не узнаешь, что стряслось с Мессией.
Показал ему пустую бутылку с пленником.
— Вот он, твой Мессия…
Архангел Гавриил сел и разрыдался.
Я ему принес туалетной бумаги и вскрыл «Кеглевича». Он хлебнул.
— Слушай, русская вонючка, – да–да, так и сказал, – кто вас сюда прислал, один черт знает. Но я тебе клянусь всем самым дорогим, что если ты не вернешь Спасителя нашего истинного сей же час в прежнее состояние, я тебе голову размозжу.
Снаружи дождик припустил по тротуару. Звуки милые, родные…
— Слышишь, Гавриил, – дождь палит. В смысле – полил. Я был хотел побыть наедине с собою. Подумать чуток…
Грянул гром. Я указал Гавриилу на дверь.
— Извиняй, что не угостил тебя ничем. Мессия из дома Давидова почти всё слопал. А я еще не успел… не важно. Бывай здоров.
