испугался: уютно устроился на руках, угостился салом и, посапывая, уснул.
— Назову его Другом, — решил Богдан.
Странный хранитель прижился в доме и чувствовал себя вполне уютно.
Спал на подушке Богдана, много ел, причем предпочитал сырое мясо, и вечно путался под ногами у Никиты, требуя, чтобы с ним поиграли. Месяц спустя
Друг вырос вдвое и сытым колобком катался за Марфой по комнатам, издавая звуки, похожие на рычание. По ночам домовик выпрыгивал в открытое окно, растворялся в темноте и возвращался только к утру. Только вот воплощаться в свою истинную сущность не спешил.
— Может, это и не хранитель вовсе, а Марфочка? — спрашивала Фира, повадившаяся каждый день забегать к гадалке. — Что-то долгонько он у тебя в коконах ходит.
У соседки коконы давно уже обратились в шустрых домовиков. Фира нахвалиться ими не могла: розовый любил работать на кухне, ловко чистил рыбу и даже научился печь пироги, а персиковый с утра до вечера занимался уборкой. Фире до ужаса любопытно было, каким же будет Марфин хранитель, и она, не желая пропустить момент обращения, часами торчала у нее в кухне, донимая вопросами:
— Может, это другая какая нечисть?
— Какая, например? — скептически уточняла гадалка.
— Вурдалак. Или упырь. Сама знаешь, они к нам частенько из внеземелья пробираются, крови человеческой попить.
— Взрослые пробираются, — отвечала Марфа. — А коконов сроду никто не завозил. Зачем это торговцам?
— Ну, к примеру, если вдруг для ведьмы какой… — загадочно шептала
Фира.
На этом разговор и заканчивался. Гадалка выпроваживала навязчивую соседку, ссылаясь на то, что ждет важного гостя.
Шло время. Весна сменилась жарким летом, вслед за ним пришла осень с ее дождями, туманами и ночной прохладой. В Марфином доме не происходило никаких перемен. Все так же гадалка предсказывала горожанам судьбу, все так же ее муж работал на верфи, а сын учился в университете. И все так же скакал по дому энергетический кокон, упорно не желавший превращаться в хранителя.
— Признайся, Марфа, что это не домовик! — донимала ее Фира.
— Домовик-хранитель, — неизменно отвечала хозяйка, — больше и быть некому!
Вся семья терпеливо дожидалась момента обращения своего питомца, И возможно, дождалась бы. Но одной стылой предзимней ночью, когда лужи, оставленные холодным дождем, покрылись корочкой льда, а ветер с моря, залетев в трубу, уныло завывал в ней, словно мятущаяся душа, Друг исчез. Как всегда, вечером выскочил в раскрытое для проветривания окно, но вот наутро не вернулся. Богдан с Никитой снова и снова обходили всю улицу, на все лады подзывая домовика, обшаривали кусты в поисках черного клубка, расспрашивали соседей, не видели ли те хранителя. Тщетно.
Пусто стало в доме, тоскливо. Семья уже привыкла к своеобразному домовику. Теперь никто не катался по полу черным вихрем, не сбивал домочадцев с ног, не воровал со стола пирожки и не плюхался, поднимая жирные брызги, в миску со сметаной. Скучно…
— Скучно, — жаловался Никита, грустно посматривая за окно, все еще надеясь увидеть там толстенькое круглое тельце хранителя.
— Скучно, — подтверждал и Богдан, глядя на опустевшую подушку.
— Странно как-то, — подозрительно щурилась Фира.
— Ничего, вот увидите, он вернется, — бодрилась Марфа.
Но при этих словах брови ее непроизвольно хмурились, выдавая тревогу.
Так, в надеждах и ожиданиях, прошло пять дней. Утро шестого ознаменовалось громкими ругательствами соседа напротив.
— Что стряслось, Илья? — спросил проходивший мимо Богдан.
— Ай, наказание, — ответил сосед, — какая-то тварь, чтоб ей собственным языком подавиться, залезла в курятник и перерезала всех кур.
С тех пор ни одна ночь не обходилась без происшествий. Злокозненное неведомое существо сначала уничтожало домашнюю птицу, потом перешло на животных. Каждое утро начиналось с причитаний кого- нибудь из жителей
Большой Рыбацкой улицы, обнаружившего обескровленный, с разорванным горлом, трупик своей кошки или собаки.
— Слава богу, скотину никто не держит, — поджимая губы, говорила Фира. — А то бы уж разорились люди.
«Упырь, а то и вурдалак», — единодушно заключили обитатели улицы.
Да, конечно, в любом другом городе такие подозрения можно было бы назвать нелепым суеверием. Но в Южной пристани возможно все…
Действительно, изредка случалось, что в городе неизвестно откуда объявлялись опасные твари. Впрочем, неизвестно откуда — это так, для красного словца сказано. А на самом деле, любой ребенок знает: вся нечисть лезет из внеземелья. Хотя бывало и такое, что по Южной пристани бегал результат неудачного эксперимента какого-нибудь местного мага.
Несколько раз мужчины пытались устроить на вурдалака засаду, ставили капканы. Тварь обходила все ловушки с иезуитской хитростью, а собачьекошачье поголовье на улице стремительно сокращалось.
Соседи решили обратиться к господину Ставриди. Явившись на Большую Рыбацкую, маленький грек потребовал плату вперед, взял пять рублей, осмотрел тело очередной безвинно убиенной кошки, уверенно бросил:
«вурдалак», потом долго ходил от дома к дому с магической рамкой в вытянутых руках. На этот обряд, затаив дыхание, взирали все обитатели улицы. Марфа, тоже вышла на свое крыльцо и, подбоченившись, скептически наблюдала за манипуляциями чародея. Рядом с нею притулилась Фира, жадно ловившая взглядом каждое движение волшебника.
— Вот здесь что-то нечисто, — мстительно заявил господин Ставриди, остановившись возле дома гадалки. — Чувствую: так и исходит от этого места чуждая, недобрая энергия…
— Так я и знала… — Фира тихо охнула, но под сердитым взглядом Марфы зажала рот ладонью, бочком слезла с соседского крыльца и ходко потрусила домой.
— А что, Аполлон Дионисович, — спокойно спросила Марфа, — может быть, устроитесь здесь на ночку-другую? Поймаете вурдалака прямо на моем крыльце?
— Мне это не нужно, — сердито фыркнул господин Ставриди. — Я в своей лаборатории сварю нужное зелье, произнесу над ним заклинание…
— Знаю-знаю, пентаграмма, латынь, и все такое, — скучливо бросила гадалка. — Удачи вам, Аполлон Дионисович. Только вот, пока не найдете вурдалака, да не докажете, что он у меня живет — не беспокойте честных людей.
Заверив заказчиков, что поимка нежити — вопрос одних суток, маг удалился. Но видно, как-то не так сварено было его зелье, а может, заклинание произнесено неточно, потому что вурдалак сдаваться не спешил.
Серым и мокрым было то ветреное утро. Серым от горя и мокрым от слез было лицо Фиры, обнимавшей мертвого мужа, Хаима-сапожника, на горле которого зияла широкая рана. Несчастная женщина, выбежавшая во двор в одной нижней рубахе, стояла на коленях, гладя седые волосы своего Хаима.
— Бог, видишь ли ты, бог, что творится в этом городе? — Кричала она.
— Видишь ли ты мои слезы, бог? Скажи мне, милый бог, за что мне такое горе?
Молча стояли вокруг нее соседи, ужасаясь беде, постигшей Фиру. И както само собой забылось, что Хаим славился в Южной пристани как пьяница и гуляка, что сапожник частенько бивал свою супругу, которая не раз вслух говорила мужу: «Чтоб ты не жил, старый поц!»
— Смотрите, люди! — Кричала Фира, наклонившись к мужу так низко, что в широком вороте ее рубахи
