принц.
— Счастлив служить Вашему Высочеству. — Тут тоже нечему удивляться. Прошлогодний случай, когда веснушчатый господин Гордон несколько недель успешно изображал в монастыре вдовствующую королеву Марию, показал всем, кто хотел знать, что этот молодой человек, по меньшей мере, способен не говорить и не делать лишнего. А Его Величеству незачем знать о том, что по земле ходит столь незначительное и недостойное внимания существо как Ришар фицОсборн. Ходит и знает о существовании и сути брачного контракта. Господам, которым оказана высокая честь вести расследование, более чем недвусмысленно приказали идти и заниматься делом. Опять ничего странного: герцог Ангулемский не тратит даром ни минуты времени, так что теперь все его внимание принадлежит герцогине Беневентской, с которой он последний раз виделся в прошлый приезд в столицу, то есть, летом. Большая часть происходящих на свете событий строго логична, обоснована, связана между собой. Удивляться следует лишь там, где связи нарушены, а логика отсутствует. Но это бывает редко. Вот как сейчас. Неудивительно, что такой документ в конце концов потеряли. Удивительно, что это не произошло раньше.
Когда герцог Ангулемский изгоняет из малой гостиной свою свиту, Шарлотта настораживает уши. Значит, здесь прозвучит что-то такое, чего не следует слышать даже секретарю из младших Гордонов — а это само по себе интригует. Герцог достаточно хорошо знает этот дом, чтобы быть уверенным — если хозяйка приказала не беспокоить, значит, чужих ушей поблизости нет. Но — после того, что уже сказано — какие еще секреты? Может быть, дело не в «что», а в «как». Гость, как можно заметить — если знать, куда смотреть, конечно, — вне себя в степени, для него совершенно несвойственной. Принц и наследник престола — и как мы теперь знаем, в теории законный король, а на практике всего лишь принц и коннетабль, — всегда слегка раздражен, и большинство окружающих это «слегка» приводит в ужас. А вот сейчас пресловутое бестолковое большинство не осознало бы, что пора прятаться в подвалы и подпирать двери бочками, дабы разъяренное чудовище не увидело, не добралось и не проглотило в один прием.
Чудовище сидит в кресле напротив Шарлотты и внутри себя клокочет от ярости, а на поверхности выглядит вполне обычно. Возлюбленный супруг рассказывал герцогине о вулканах, о разливающейся лаве, удивительно похожей на камень — вот только как ступишь, так в геенне огненной и окажешься. Точь-в-точь Клод. Не прожег бы кресло…
— Вы знаете, — улыбается вулкан, — кажется, сегодня я был как никогда близок к цареубийству. Даже ближе, чем в тот раз, когда у меня получилось. Наш дражайший суверен, оказывается, вызывал меня, чтобы, как он выразился,
восстановить должное положение вещей. Да, счастье мое, вы меня правильно поняли. Он предложил мне занять его место. Вернее, свое место. Потому что Меровинги — священная династия, и узурпатор лишает страну Божьего благословения и навлекает беду на себя и на государство, а чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на два предыдущих царствования. Он был очень настойчив.
— А вы?
— Я, — слегка поводит головой Валуа-Ангулем, — посоветовал Его Величеству утопиться в дворцовом колодце. Воду уже давно берут из акведука и качество колодезной не имеет такого значения.
— Что же, — улыбается Шарлотта, стараясь не слишком удивляться: сюрприз из сюрпризов, герцогу предлагали трон, а он отказался. Понятно, конечно, почему, но… — вы не верите в священную династию? Будь он трижды представитель священной династии, да будь он, как тысячу лет, вопреки всем запретам Церкви, шепчутся, потомком не то что Посейдона, а прямо-таки Марии Магдалины и Господа нашего — все равно ведь ничего, кроме смуты из такой смены монархов не выйдет. Это в любимых супругом и свитой его шахматах рокировка — безобидное и полезное действие, а подобная рокировка вокруг аурелианского трона приведет только к войне. Партия Людовика против партии Клода, и тут же полезут все соседи — Толедо за Людовика, остальные — как будет выгоднее; все это уже давно изучено что на примере Альбы, что на примере Каледонии. Умные люди посмотрели через пролив и сделали выводы. Кажется,
умный человек в Аурелии один — и это герцог Ангулемский. А король Людовик — он не то что глупый, нет, и умный он, и хитрый, и изворотливый, как лис, но слегка близорук все-таки, особенно там, где дело касается вещей, которые нельзя пощупать руками.
— Я верю… в то, что этот мир был сотворен. Следов Творения на земле осталось достаточно. Я верю в Господа нашего Иисуса Христа, распятого за нас при
Понтии Пилате. Тут свидетельств тоже хватает, от хроник и очевидцев до чудес. — Ярость укладывается в слова, вгоняет их в воздух как опоры моста в дно реки. — Я верю в таинства. Я верю, что небеса могут благословить правителя, а могут взять благословение назад — последний раз такое случилось три года тому при довольно большом скоплении людей. Я не верю, что Творец, чей Сын и наш Спаситель был зачат от чужой жены, придает хоть какое-нибудь значение тому, рожден ребенок в браке или нет. И не верю, что он мог поставить существование страны в зависимость от такой глупости. Церковь, между прочим, о статусе династии Меровингов предпочитает вовсе не упоминать, если болтунов не заносит в неподобающие богохульные сферы, думает Шарлотта. Не опровергает — потому что кому же охота ссориться с королевской династией, но и не подтверждает, значит, все эти суеверия — только суеверия, яйца выеденного не стоят, да и вообще не подобает добрым католикам верить в подобное. Король — помазанник Божий, чего вполне достаточно.
Интересно, следом за тем думает Шарлотта, где еще, в какой державе, сходились вокруг одного трона два таких необычных безумца, как Людовик и Клод? Король все-таки не до такой степени суеверен, чтобы бояться кары Господней, которая настигнет его за узурпацию трона. Нет. Это у него, скорее уж, такое понятие о благородстве и чести, а еще он так понимает заповеди, что восьмую, что десятую. Трон, корона, привилегии монарха ему не дороги, если не принадлежат по праву. Быть нашему Луи причисленным если не к праведникам, так к блаженным. А Клод? Покажите мне во всем обитаемом мире другого человека, которому предлагают корону и трон, а он отказывается из соображений выгоды для державы? Да кто еще устоял бы перед подобным искушением? И ведь не силой взять, не отнять, не чужое — а взять свое… Еще один — если не блаженный, так праведник. А скажи ему об этом — лопнет от удивления, а сшившись обратно, примется объяснять, что он только преследует свои интересы.
— Вы, герцог, — кивает Шарлотта, — добрый католик. И почтительный подданный, — усмехается она, вспоминая «посоветовал утопиться в дворцовом колодце». Бедный, бедный Людовик, какое нарушение приличий и обычаев! И какой пример черной неблагодарности — ты наследнику корону, а он тебя… в колодец.
— Я… мне нужно убить его два года назад, — говорит праведник. — Когда стало ясно, что Его Величество Карл не просто болен, а умирает. Я знал заранее… Знал и не рискнул выступить. Очень уж велик был шанс, что все мои враги полезут воевать просто с перепугу, думая, что я рассчитаюсь с ними, когда и если возьму власть. Самый дорогой порок на свете — трусость. А теперь поздно, нельзя.
— Ее Величество до сих пор не беременна, — Шарлотта не выдает страшную тайну, скорее всего, герцог осведомлен об этом лучше, чем любимая сестра королевы, а просто напоминает известное. — Так что, если вам очень хочется исправить ту ошибку… Жанна бы в обморок упала. Заговор, настоящий заговор! И кто — сестра, змея, Горгона эдакая!.. Очнувшись, решила бы, что любимая сестра ведет разведку — что там на уме у наследника престола. А Шарлотта Корво просто дразнит гостя, чтобы он выговорился и перестал бурлить. За этим он сюда и приходит — и еще потому что можно сказать то, что прозвучало мгновение назад, и не оказаться ни в изгнании, ни на плахе.
— Если бы он просто сидел и ничего не делал… — с тоской говорит Клод. –
Охотился бы, послов принимал. Но он же считает, что его долг — править страной. Как это все могло случиться, не постигаю. Он вырос при дяде, он все понимал, он умел принимать решения — быстро, точно. И замечательно лгал. Ему хотелось верить. Куда это пропало? Герцогиня Беневентская откидывается на спинку кресла и хохочет. Зрелище, столь же привычное посторонним, как герцог Ангулемский, признающийся в желании убить короля.
— Друг мой, — выговаривает она сквозь смех, — поверьте, все это осталось при нем. Если вы послушаете, что говорят о Его Величестве франконцы…. а они, вы же знаете, в прошлом месяце прислали посольство… так что я имела счастье познакомиться с их придворными дамами… — Смех остановить слишком трудно, вот почему не стоит и начинать. — Вы просто заняли то место, при взгляде с которого Его Величество всегда был таким. Смех помог.
— Если послушать франконцев, то я нахожусь одновременно в пяти местах, вижу сквозь стены,
