запер от греха… зашел к нему на рассвете и обнаружил, что Арран сбежал из собственной спальни, спустившись по портьерам. К кому он кинулся дальше — Бог весть, и тут уж Нокс решил, что пора предупредить незадачливых собутыльников — но, видно, Арран излил королеве душу устно быстрее, чем Нокс сумел предать дело бумаге. Теперь нужно было понять, как из пьяного бреда, насчет которого никто и не сомневался: дурь, помрачение ума и видения воспаленного разума, и не первый уже раз на Аррана находило, безумец он и есть безумец… получилось добротное обвинение и решетки на окнах. Для этого следовало разобраться, что было на уме у Мерея, без которого ничего и не случилось бы. Совершенно невозможно поверить, что он сочинения Аррана принял всерьез, если уж Нокс-то назвал все это сумасшествием. Но если бы лорду нашему протектору нужен был повод, он бы и повод поприличнее нашел… испугался? Поверил? Выдумку какую-то принял за правду? Этот может… Самого Мерея расспрашивать бесполезно, отопрется и насочиняет три бочки про интересы державы. Что ж, Дун Эйдин не пустыня, а увидеть Хейлза в гостях сейчас многие будут рады. За объяснениями не пришлось ходить далеко — оказалось, над этой историей город уже месяц смеется. И правда, не обошлось в ней без Мерея и мереевских совершенно причин. Еще при регентше взял де Шательро у короны в аренду город и замок Дун Бреатайн, а отдавать обратно насиженное место и контроль над речкой
Клайд, конечно, не хотел. И платить не хотел. А воевать из-за этого с ним как-то накладно выходило, тем более, что таких должников — полстраны, и все они таким делом обеспокоятся. Вот Мерей про аренду и вспомнил. Мол, если это бред и безумие, то де Шательро, который безумца запер, ни в чем ни перед кем не виноват. А если заговор или хотя бы заслуживающий расследования донос — то де Шательро выходит не то заговорщиком, не то укрывателем, и в любом случае сильно перед особой королевы виноват и спросить с него можно много. Уж ключи от города с перепугу точно отдаст. Де Шательро и отдал, а куда деваться? Поплатился за оскорбление, нанесенное Ее Величеству: знал о том, что сын безумен, а прилагал все усилия, чтобы обвенчать его с королевой. Нужно ли уточнять, кто именно ключи получил? Ну а в ходе «расследования» Мария наслушалась теплых слов о себе от всех — начиная с Аррана, который поначалу был готов «открыть ей правду», только если она публично согласится выйти за него замуж, а не то он ее ославит как шлюху на вечные времена… и кончая самим Джеймсом, который считал, что топит доносчика. Наслушалась — и рассвирепела всерьез, так что отъемом нужной собственности дело не ограничилось. Объяснение было хорошим, гладким и вполне подходящим для всех участников события — только Джеймсу все-таки кое-что не нравилось. Слишком уж хорошо все сходилось, как в том объяснении драк и убийств, которое Клод сочинил для Людовика Аурелианского. Куда в этой истории прикажете девать Джорджа, которого спровадили не домой и не в Инвернесс, а на юг, на границу, где ему — официально — совершенно нечего делать, где он вообще никто? Временную замену Хозяину Границы искали? Ту, с которой и сам Джеймс спорить не станет? Значит, и с посольством его собирались отправлять с самого начала? Несмотря на арест и опалу?
Не складывалось. И не объяснялось. До тех пор, пока Джеймс не зашел в гости к собирающейся отбывать из столицы к супругу, младшим сыновьям и нуждающимся в ее управлении владениям леди Хантли — и не услышал задумчивое, между разговорами о погоде, урожае, торговле и рыбной ловле предположение, что трусливый заяц Мерей в эскападе Аррана наверняка увидел провокацию, мол, чтоб королева на всех ополчилась по глупому и нелепому поводу, а потом даже на доносы о настоящих заговорах боялась обращать внимание. Джеймс обдумал это соображение — как всегда в присутствии леди Хантли, млея от сладкого ледяного ужаса, — и нашел его замечательно здравым и правдоподобным.
Попытался представить себя — тьфу! — Мереем. Вот прибегает, значит, такой Арран, ведет себя нехорошо, закатывает скандал королеве, требует руки и сердца, жалуется, вопит о заговоре — все это ровнехонько в тот день, когда лорда протектора в Дун Эйдине нет… и королева велит немедля арестовать негодяев. Даже не задумавшись, кто бы этого Аррана отпустил, реши он и впрямь сбежать и донести на собутыльников-заговорщиков… кто бы отпустил? Хейлз и Гордон? В это только Ее Величество поверит, поскольку она у нас дама утонченная и не представляет себе всей грубости подданных. Да эти при первом чихе закопали бы у порога — и третий им в помощь. В общем, не морочьте мне-Мерею голову, не бывает таких случайностей. Значит — умысел. Вполне в духе одного излишне ловкого умника, который тут недавно весь город петлями другого сговора опутал. Помним мы этот акведук… Умысел, но какой? Вряд ли разговор Аррану примерещился. Значит, его вели при нем и именно в расчете на то, что он побежит рассказывать. Поднимется шум, пойдет волна слухов… на середине волны похищение из предложения станет совершившимся фактом, а раз похитили, то, может, и впрямь стоит поженить, чтобы чести урона не было? Тем более, что далеко не все так уж желают искать королеве мужа за морем. А Аррана потом и удавить можно. Это внутри страны. А как все это будет выглядеть для Толедо? Как провокация. И отвергнутые самозваные женихи на такие провокации не идут. На них идут женихи званые и крепко обнадеженные — если вдруг обнаружат, что их водили за нос. Сходится? Сходится.
Лорд протектор Джеймс Стюарт граф Мерей — человек предусмотрительный и умный; вот он всех до первых допросов, до очных ставок в безвестности и продержал, потому что сумей его пленники сообразить, куда по мнению Мерея, ветер дует — нашли бы, что возразить, и немедленно, и надежно: да на кой же черт им препятствовать толедскому браку, когда это в интересах Хантли, столпа католической веры, в первейшую очередь? Тут дело пахнет возвращением католицизма, настоящими, надежными шансами, так чего ради лишаться этих шансов? Ради брака с королевой, из-за которого половина страны ополчится на лорда канцлера просто потому что все ниточки власти окажутся в его руках? Мерею нужно было принести королеве на подносе к завтраку заговор, выпотрошенный и запеченный — он и принес, она и поверила, а обвиняемые сами ее убедили в том, что нет дыма без огня. Тьфу…
И никому ничего теперь не докажешь. Включая самого Мерея, кстати. Ему выгодно верить и он будет верить.
Джеймс Хейлз, граф Босуэлл, верховный адмирал и хозяин границы, будущий посланник в Аурелии, а пока что оскорбитель и заговорщик, выпущенный из тюрьмы под честное слово, прекрасным утром шел себе по Королевской Миле в компании такого же оскорбителя и заговорщика и так и свернул в крытый переулок за собором, пребывая в твердом намерении и впредь являть собой образец здравомыслия и сдержанности. Мир вокруг не замедлил ответить. Мостовая под ногами качнулась, будто просыпаясь, а с противоположной стороны в проулок вошли четыре темных — против солнца — фигуры, одна из которых несомненно была очередным тезкой — Джеймсом Огилви из Карделла. Джеймс повернул голову в сторону и уставился на собор, разглядывая его так, словно впервые увидел. Даже насвистывать забыл от такого потрясения: идешь себе — а там… собор! Что уж тут какой-то Огилви со спутниками, и что вообще нам Огилви, верный и преданный слуга королевы, которого мы, верные и преданные — и немного оболганные другими преданными — не видим в упор… На земли мир, во человецех благоволение.
Джон вздохнул — видимо, необходимость не убивать королевского конюшего сильно отягощала его совесть, и тоже посмотрел на собор. А красивое, между прочим,
зрелище. Если бы на него еще дым и пепел из всех труб не плыл и не сыпался… но как же такую громадину отмоешь? Въелось все уже.
Это Джеймс сказал вслух. И посетовал, что ромеи знали какой-то способ сносить налет с камня, да где ж его найдешь и кого тем заинтересуешь?
— Ну, — мечтательно протянул спутник, — в этом году акведук, а дальше… Верность и преданность королевского конюшего убывали с каждым шагом, сделанным в сторону Джеймса и Джона, поскольку разворачиваться и отступать Огилви не собирался и тишком пройти по другому краю проулка — тем более. Шел посредине, меж двух неглубоких канав, очень довольный собой, а за ним — его люди, двое, и еще кто- то в черном платье на прошлогодний орлеанский манер, видимо, родственник пожаловал с континента. А потом остановился и громко так спросил в окружающее тесное пространство, а что это два чернокнижника с собором делать собрались? Не снести ли?
— Чернокнижие, — публично покривил душой Джеймс, — есть такая иллюзия, которой разные сомнительные личности пытаются оправдывать свое изгнание из родного дома — потому что истинные причины куда гнуснее. Человек в черном поморщился. Суеверны они на материке. Здесь, впрочем, тоже.
— Клеветникам, — нежно заметил Огилви, — в аду языки прижигают. А некоторые и на этом свете такого обращения дождаться могут.
— Клеветникам, говорит? — спросил у собора Джон. — Огилви, поклянетесь ли вы на Библии, что не
