интересны.
Интересно только философское содержание Марксовой критики России и некий экзистенциал Маркса, который неотрывен от гения. То есть эта самая «зачарованность», значащая еще больше, чем непосредственно философское содержание.
И давайте все же договоримся, что Волга впадает в Каспийское море, а Маркс — не Шубарт и не Энгельс. Россия рассматривается Марксом (а) как источник странной революционности и (б) как Российская империя. Российскую империю он по определению любить не может. Для этого не надо быть русофобом или агентом британской разведки. Надо быть революционером и человеком своего времени. А также мыслителем, одержимым «страстью по Историческому».
Страсть эта может быть страстью гения или страстью идиота. Для идиота Историческое всегда право и всегда является благом. Это-то и называется «прогрессизм». Маркс относится к Историческому совсем не так. Он влюблен в историю — трагической и зрячей любовью. И поверяет историей все на свете. Народы в том числе.
А вы? Вы их вообще ничем не поверяете? Для вас они все равны-равнехоньки и замечательны по определению? А любая другая позиция — это расизм, ксенофобия, союз с Розенбергом и Гиммлером? Извините — в этом случае вы уже дозрели до того, чтобы стать функционером Организации Объединенных Наций. Вам осталось признать концепцию устойчивого развития — и перестать философией заниматься. Тут ведь или — или… Или ООН и устойчивое развитие, или философия.
Маркс убежден не в спасительности прогресса, а в спасительности Истории, которая должна завершить свою амбивалентную — слышите, не благую, а амбивалентную — миссию. Она должна накопить благо и зло. И когда ему говорят: «Вот ведь как она зло накапливает», — он отвечает: «Не хуже вас это вижу, но назад пути нет и не может быть».
Маркс — и это в нем важнее всего — не только изучает историю или поклоняется ей. Он ее делает! Он обнаружил, где накапливается историческая лава, и с этой лавой «работает». Он формирует для этой лавы полость (освобождение через коммунистическую революцию), создает канал. Он не историк, он Вестник, то есть Пророк. Светский пророк, разумеется, носитель исторической новизны. Он субъект для субстанции, дух для души, смысл для времени, жених для невесты. Поппер ненавидит Маркса и восхищается им именно по этой причине.
Если бы Огонь не загорелся и не объял собой все человечество и весь XX век, Маркс был бы амбициозным сектантом со смехотворными претензиями. Очередным гуру, окруженным малочисленными сюсюкающими поклонниками. Но Огонь-то ведь загорелся! Ох, как он загорелся! А раз он загорелся, то взятая на себя историческая роль Марксом была, согласитесь, выполнена. И потому его можно назвать Пророком в строгом и единственно возможном смысле слова. Кто светский Пророк Нового времени? Коллективный гений энциклопедистов? Ведь не Руссо же? Марат — это Ленин Нового времени. Наполеон — Сталин Нового времени. А Маркса (поименованного пророка) у Нового времени нет. Пророк Нового времени — не личность, а коллектив (энциклопедисты). Пророк Новейшего времени — личность (Маркс). И это пусть и не артикулируют, но очень многие понимают.
И что же? Мы ждем мелочных ООНовских добродетелей от пророка, влюбленного в Историю и считающего себя мессией, открывателем последней страницы, эсхатологическим вестником?
Мы хотим, чтобы такой Пророк относился к племенам Амазонки так же, как к народам Европы? Но для того, чтобы к ним так относиться, надо ненавидеть историю. Маркс видит, что человечество развивается неравномерно. Что где-то уже капитализм, где-то феодализм, где-то племенная архаика. А кто в последней трети XIX века этого не видел? Только слепой!
Как относиться к отсталым племенам и народам? К странам, явно находящимся на феодальном или даже предфеодальном этапе исторического развития?
Как должны к ним относиться люди, верящие в прогресс, понятно. Для таких людей отсталые племена и народы — это бедолаги, обделенные единственным благом, коим как раз и является этот самый прогресс. Они «почти как люди».
Как к подобным отсталым племенам и народам должны относиться антипрогрессисты, тоже понятно. Для них отсталые племена и народы — источник неповрежденности, незараженности злом, подлинно природные люди.
Но Маркс — не прогрессист и не апологет возврата к природе. Относиться к проблеме отсталых народов индифферентно он не может. Решать ее он может и должен. Вот-вот разгорится полемика по вопросу о том, что важнее — класс или народ (нация). Быть тут в роли догоняющего Маркс никоим образом не желает. Он ведь еще и политик. А для политика догонять — значит проигрывать.
Марксу и политически, и философски важно разобраться в соотношении между национальным (историко-культурным) и классовым: «Национальное в ущерб социальному? Социальное в ущерб национальному? Гармония национального и социального? В чем решение?»
Неужели же у тех, кто затеял расправу с Марксом, настолько короткая память, что они забыли о бурных дискуссиях по этому вопросу внутри самого марксизма? Забыли о прыжках через формацию или через несколько формаций, которые должны были осуществлять азиатские и африканские страны, попавшие в орбиту СССР? Забыли о развитии марксизма Лениным (империализм как высшая стадия развития капитализма), Каутским, Розой Люксембург, а также всеми, кто говорил об ультраимпериализме, этой самой «железной пяте», о Троцком, выдвинувшем концепцию приоритетности национально-освободительных революций в колониях, что должно лишить капитализм его последнего империалистического прибежища? О госкапитализме как специфическом ответе капитализма на вызов 1917 года?
Почему все надо заново обсуждать на пещерном уровне, сводя невероятно сложный комплекс вопросов к наличию или отсутствию русофобии? И почему надо до такой степени забыть о том, как в принципе любой философ решает подобного рода проблемы?
Рассматривая любую проблему, Маркс, как философ, обязан ответить на вопрос о том, где Форма и где Содержание. Ну, не может философ не спрашивать себя об этом! Государство для Маркса — классовое по содержанию и национальное по форме. Ровно в той степени, в какой Маркс понимает наличие обратной зависимости базиса от надстройки, он понимает и то, что национальное как Форма будет влиять на классовое как Содержание. Какой философ не понимает значения Формы!
Но это не означает отсутствия прерогатив. У Формы — свои прерогативы, у Содержания — свои. Оформив себя как производительный субъект нового качества, класс должен обратиться к народу (обществу) с новыми предложениями, обеспечивающими его легитимацию. Он не от своего имени должен выступать, а от имени истории! Французская буржуазия не о «своем девичьем» говорила с народом Франции в 1789 году, а о неслыханном для человечества новом благе — политической свободе, ломке всех сословных перегородок. Да и вообще… «Свобода — Равенство — Братство».
Ничего себе масштаб! Даже «братство». Что удалось реализовать, а что нет, но мессидж был таков. И он сформировал Новое время.
Класс, благословленный Духом истории, не является «классом для себя». Это первое.
Он является классом для других, классом-лидером, а не классом-паханом. Это второе.
Являясь классом для других, класс обращается к этим «другим» (своему народу) с неким предложением исторического характера. Это третье.
Четвертое. Сделанное классом предложение позволяет народу, который его принял, получить новые параметры бытия. Не быта только (это часто путают), а бытия. «Свобода — Равенство — Братство» есть новое качество бытия. В любом случае, когда сословные перегородки сломаны, это уже новое, совершенно новое, качество социального бытия. Да и культурного, согласитесь, тоже…
Пятое. Новое качество бытия позволяет народу, построившему государство, придать новое качество государству. Государство делает народ, а не класс. Марксу это очевидно не в меньшей степени, чем его оппоненту Гегелю. Класс рулит государством, легитимируя свою роль рулевого этим самым историческим предложением. Но классы приходят и уходят, а государство остается до тех пор, пока есть история. Народ в государственной (или иной) форме длит и развивает свое историческое предназначение.
Шестое. История — это конкуренция. И Дарвин, и Маркс считали конкуренцию
