Узкая рука с длинными желтоватыми ногтями легла на стол рядом с чернильницей. Саннио кивнул, показывая, что заметил пришедшего, все с той же размеренной аккуратностью вывел последние слова во фразе, поставил точку и только после этого отложил перо. Поступи он иначе — выволочки не миновать.
— Встань, Васта. Саннио отодвинул стул и поднялся. Мэтр Тейн был ему по плечо, но Саннио все равно казалось, что тот смотрит на ученика сверху вниз. В тщедушном на вид человечке с редкими пепельными волосами и сероватым оттенком кожи было столько тихой уверенности в себе, что рядом с ним затыкались и рослые буяны. Скептически оглядев Саннио, мэтр достал из кошелька на поясе несколько спичек и протянул их юноше.
— Сведи пятна с губ и подбородка. Ученик не удивился осведомленности мэтра о том, что в кармане, подшитом изнутри к поле ученической куртки, Саннио таскает осколок зеркала. В школе говорили, что мэтр Тейн знает сны любого из учеников, и эта шутка была подозрительно похожа на правду. Саннио послюнил головку спички, натер размоченной серой чернильные пятна вокруг губ, на щеке и подбородке. Они заметно поблекли, но не исчезли.
— Пойдем, — бесстрастно кивнул мэтр.
Задавать вопросы, пока не дано на то разрешение, правилами школы запрещалось, и Саннио молча, с равнодушным лицом шел по коридорам школы вслед за мэтром. Не выдавать своих чувств ни выражением лица, ни движениями тела его научили еще в первый год — и отнюдь не ласковыми увещеваниями. К концу первого года тринадцатилетние мальчишки, не меняясь в лице, принимали самые несправедливые наказания и выслушивали поношения, от которых и священник бросился бы в драку.
— В молчании достоинство, в смирении невинность, — по десять раз на дню повторял учитель, заставляя ребят то ковшом вычерпывать выгребные ямы, то отдавать свой обед свиньям на заднем дворе. Все это полагалось делать не только молча, быстро и без единого возражения, но и с изяществом. Те, кто позволял себе возражать, кривить лицо или просто был слишком неловок, покидали школу. Для сирот, которых набирал по приютам мэтр Тейн, это было равнозначно отлучению от Церкви, и мальчишки старались, как могли.
Саннио слегка замечтался о будущем, и, вернувшись, обнаружил, что поднимается следом за мэтром по лестнице на третий этаж. Сюда, где располагались личные покои и кабинет мэтра директора, он еще ни разу не попадал. Прихожая была обставлена с той же аскетичной простотой, что и прочие помещения школы. Свежая побелка стен, вешалка из темного мореного дерева, низкая скамья под вешалкой. На вешалке висели серый плащ-капа с серебристым шитьем по подолу, не слишком новый, и серая же шляпа. Герба Саннио не разглядел: он терялся в складках тяжелой ткани. От вещей тянуло чуть горьковатым запахом духов.
— Ваша милость, это Саннио Васта. Юноша поклонился от порога, сделал три шага и замер, разглядывая сапоги незнакомца. Поднять глаза он пока не смел; оставалось удовольствоваться наблюдениями за обувью гостя. Судя по увиденному, посетитель много ездил верхом и не меньше ходил пешком, был весьма состоятелен и обладал отменным вкусом, но слегка пренебрегал новейшими выдумками галантерейщиков.
— Осмелюсь заметить, что Васта — лучший выпускник моей школы за последние три года. Он отменно усерден, обладает великолепной памятью, в совершенстве освоил все курсы. Достойный помощник для вашей милости. У него великолепный почерк, он пишет быстро и, разумеется, без единой ошибки, обладает необходимой почтительностью, сообразителен. Саннио пришлось сильно постараться, чтобы и далее сохранять бесстрастность, подобающую воспитаннику школы секретарей. До сих пор он слышал о себе совсем другие вещи — что он дармоед, каких еще не видела школа мэтра Тейна, криворукий лодырь с дырой промеж ушей, тупица и наглец.
— Так-так-так, — произнес ленивый бархатный голос. — А что у него с верховой ездой?
— Лошади его любят, — уклончиво ответил мэтр и, в общем, не солгал — лошади Саннио действительно любили (особенно, если он начинал знакомство со взятки сухарем), но юноша их все равно опасался. Верхом он ездил не хуже прочих, но никакого удовольствия это ему не доставляло.
— Со здоровьем?
— Необыкновенно вынослив, ваша милость, хотя и не кажется крепким, — пауза, а после нее мэтр добавил: — И, как видите, весьма хорош собой.
— Так-так-так… Гость встал и подошел вплотную к Саннио. Пахло от него все той же горечью, что юноша почуял еще в прихожей. Облачен он был в короткий, до середины бедра, темно-серый кафтан и камизолу тоном светлее, из тонкой шерсти с серебристым шитьем по краю рукава. Он был выше юноши на голову, и перед глазами Саннио маячила верхняя пуговица кафтана. Серебряный паук цепко держал в тонких лапках кабошон гагата. Теплые твердые пальцы взяли Саннио за подбородок и заставили приподнять голову. Он не слишком сопротивлялся, хотя внутри все заледенело. Последняя фраза мэтра уже настораживала, а теперь еще и это… Незнакомец заставил юношу посмотреть на себя в упор. Узкое твердо очерченное лицо, длинные светлые волосы небрежно отброшены за плечи. Глаза — тоже серые, словно дым осенних костров. Лицо мужественное, но почему-то неприятное. Потом рука развернула голову Саннио так, что теперь он смотрел в окно. Юноша прищурился — он не любил яркого света.
— Да, действительно, хорош. С этими его глазами… Пожалуй, серое будет ему к лицу. Благодарю, Леум.
— Не стоит благодарности вашей милости, — прошелестел мэтр Тейн. — Когда вы за ним пришлете?
— Зачем же тянуть? Идите, мой юный друг, соберите вещи… Саннио бездумно развернулся и вышел за дверь. Очнулся он, только спустившись на первый этаж и подходя к дортуару. Кровать стояла возле самой двери. Доски были застелены тонким, в палец толщиной, матрасом — мэтр Тейн заботился об осанке учеников. Одеялом служил потрепанный, но теплый плед из саурской шерсти. Впрочем, Саннио все равно мерз. Сколько он себя помнил, руки и ступни у него были ледяными в любую жару. Вещей у него было всего ничего: набор перьев, подаренный в прошлом году библиотекарем за усердие, шесть сеоринов, зашитых в нарядный пояс, да молитвенник, который он привез с собой из приюта. Все остальное принадлежало мэтру Тейну. Саннио не стал запирать сундучок, который, как и остальные ученики, держал под кроватью. Юноша сдержал желание нацарапать на крышке что-нибудь на память, как это сделали прежние владельцы. На душе было скверно. Назад он шел нарочито медленно, про себя считая шаги. Вдруг захотелось споткнуться на лестнице и сломать ногу. Тогда бы мэтр оставил его у себя, и, может быть, нашелся бы другой наниматель. Светловолосый обладатель паучьих пуговиц ему не понравился слишком сильно. Было в нем что-то тревожное, опасное.
Саннио огляделся и, обнаружив, что никто за ним не наблюдает, четырежды постучал по золотистому, с яркими прожилками, дереву перил и сплюнул себе под ноги — на счастье. Вернувшись, Саннио замер в прихожей возле вешалки и осторожно потянул край капы, надеясь увидеть герб. Тяжелая темная дверь кабинета мэтра Тейна была прикрыта, но голос незнакомца послышался немедленно:
— Заходите, драгоценнейший, подслушивать под дверью неприлично.
— Простите, ваша милость, я не… — начал Саннио, не забыв поклониться при входе.
— Я знаю, я пошутил, — кивнул светловолосый и перевел взгляд неприятно цепких глаз на завязанный узлом носовой платок в руках секретаря. — Это все ваше имущество?
— Да, ваша милость.
— Можете называть меня герцогом. Что ж, пойдемте. Светловолосый не стал дожидаться, пока Саннио, как положено, подаст ему одежду. Шляпу он небрежно нахлобучил на голову, плащ швырнул юноше. По лестнице новый господин и повелитель Саннио спускался стремительно — так, что парень, приученный к сдержанной медлительности, едва за ним поспевал. Секретарь был уверен, что волосы у него растреплются, а воротник покривится, и герцог окажется недоволен, но, должно быть, ему повезло, или просто господину было наплевать на подобные мелочи. Остановившись посреди переднего двора школы, усыпанного крупным светлым песком, герцог взял у стоявшего, как подобает, за левым плечом Саннио плащ, вытащил из-за пояса перчатки. Господин громко и резко щелкнул пальцами. Саннио вздрогнул. Слуга вывел из конюшни мышастого жеребца-керторца, который тряхнул темной челкой и презрительно глянул на Саннио, с трудом подавившего вздох, а следом за жеребцом — более смирную с виду кобылку той же масти. Когда юноша забирался в седло, кобылка дернула маленькими остроконечными ушами, но повела себя безупречно, и секретарь проникся к ней симпатией.
