— Мы не представлены и меня туда не приглашали.
— Господин Кесслер, в Шеннору вас тоже не приглашали, но вы собирались туда вломиться. Рене Алларэ вы будете полезны, если постараетесь. Вас там примут, не беспокойтесь. Примут и позаботятся. Сорен покраснел, прищурился. Саннио отлично понимал, что эти двое сейчас говорят о своем, о том, что понятно им, но непонятно третьему. Было немного обидно: Кесслер — его друг, но вот, пожалуйста, — появился всезнающий Кадоль, и оказалось, что у них есть секреты. А даже если и не секреты — все равно, нечто, касающееся только их и, может быть, Реми.
— Я не девица, чтобы обо мне заботились!
— Так перестаньте лелеять свои страдания и начните делать то, что принесет пользу. Вам и герцогу Алларэ. Дважды за полчаса павший жертвой нестерпимого оскорбления Сорен Кесслер глубоко вдохнул, словно собираясь высказать и Саннио, и Кадолю все, что о них думает, сжал кулаки, потом осекся. Лицо его заледенело. Теперь он больше походил на Альдинга, чем на Реми. На побледневшем носу проступили мелкие веснушки. Наследник герцога и любовался приятелем, и сердился на него. Саннио уже надоело терять друзей, а бруленский непоседа был опасно близок к этому.
— У меня не хватит средств на дорогу до замка Алларэ, — признался Кесслер.
— Сколько же вы собирались заплатить стражнику? — Кадоль слегка усмехнулся. – Вы получите и средства, и лошадь, и письмо к господину Алларэ. Но не просто так. Взамен вы поклянетесь, что отправитесь именно к Рене и будете подчиняться ему, как своему сюзерену.
— Спасибо, — ответил изумленный Сорен.
— Спасибо — не клятва, — покачал головой Кадоль. — Я не шучу, господин Кесслер.
— Клянусь Сотворившими, что я найду господина Рене Алларэ и буду выполнять все его распоряжения, — четко выговорил черноволосый.
— Отлично. Вставайте, я помогу вам собраться в дорогу.
— Мне сейчас уезжать?..
— Да, именно сейчас. Письма слугам и домой напишете, пока вам будут подбирать все необходимое. После обеда вы уедете. Вас проводят и собьют со следа шаркуна. Саннио посмотрел на одного, на другого, потом зачем-то развернулся к окну, где золото летнего дня уже обернулось медью ранних сумерек. Той же медью, что отливали на свету волосы Сорена. Ну вот — у него был единственный настоящий друг, и он теперь отправляется на северо-восток! Разумеется, Бернар решил верно, разумеется, Кесслеру не стоит оставаться в столице; не с его характером и дурным желанием вершить подвиги, даже не удосужившись обдумать последствия. Тем более, за ним еще и следят. Все же отпускать Сорена не хотелось. Саннио только тем и занимался всю весну, что прощался — с Альдингом и остальными воспитанниками, с Реми, с дядей, с его вассалами; последуют ли за прощаниями встречи, он не знал. Теперь и бруленец уедет…
Господин Гоэллон обернулся к Кадолю и напоролся на очередной острый взгляд. В этот раз капитан охраны особенно старательно сформулировал то, что думал. «Сопляки, — почти услышал его голос Саннио. — Какие ж вы сопляки…».
Летнее море казалось спокойным и ласковым. Весенние шторма давно уже прошли, впрочем, в Четверном море, больше походившем на огромный залив, они никогда и не были такими страшными, как на востоке, на побережье Северного и Фаирского морей.
Там весной и осенью ветер срывал ставни с петель, грозился лишить дома нерадивых хозяев крыш, сносил сараи и опрокидывал телеги. Гневные волны бились в скалистые берега, словно норовя размолоть в песок непокорную твердь. В Брулене о подобных штормах, случавшихся раз или два в столетие, слагали легенды. Эмиль остановил коня на холме. Внизу раскинулся портовый город, как всегда, бурливший жизнью. Там разгружали корабли — сновали грузчики с тяжелой поклажей, ехали набитые товарами телеги, суетились купцы и приказчики. Мальчишки тащили отцам обеды и останавливались поглазеть на силачей, для которых жонглирование неподъемными тюками и ящиками было не трюком, а повседневной будничной работой. Приставы кого-то ловили в толпе на пристани, — должно быть, невезучего карманника. Жизнь в порте Бру текла своим чередом, не слишком-то замирая и в первый, праздничный день девятины. По левую руку лежал замок Бру. Когда-то это была могучая неприступная крепость, век за веком отражавшая все посягательства соседей. Сейчас о тех временах напоминали лишь очертания замка. Массивные крепостные стены с солидными башнями в углах, которые, прищурившись узкими окошками, бдительно следили за всем, что творится внизу; донжон, возвышавшийся над стенами, и приросший к нему приземистый, угрюмый дом с щелевидными окнами; ворота с надвратной башней. Все это было сложено из грубого серого камня. Но ров вокруг замка давно уже был засыпан, земля поросла травой, и теперь контуры рва едва открывались пристальному взгляду. Тяжелые ворота никогда не закрывались изнутри, и дежурил над ними не сторожевой отряд, а отпрыски слуг, сообщавшие страже, кто едет, с каким грузом и откуда. Эмиль недолго раздумывал, куда ему повернуть — направо, в порт, или налево — в замок. Корабли в Оганду выходили из порта Бру почти каждый день, а он не слишком торопился. Первые дни он ехал так быстро, как мог, опасаясь погони, но вскоре понял, что никто не спешит отправлять ему вслед солдат с приказом об аресте, и дальше уже не мучил ни себя, ни коня. Если начинался дождь, он, не слишком досадуя, проводил на постоялом дворе не только ночь, но и день. Дожди моросили часто, так что дорога до Брулена заняла три седмицы. Немного подумав, Эмиль спустился по холму налево. В прошлом году он въехал в Собрану почти в это же время, и нанес визит баронессе Брулен, которую знал с детства. За этот год линия его жизни сделала лихую петлю и привела туда же, откуда он начал…
— Не велено пущать, — преградил всаднику путь бородатый дядька с бердышом, отиравшийся у ворот; Далорн его не знал даже в лицо. — Возвертайтесь, ваша милость.
— Меня пускать не велено? — изумился Эмиль, спешиваясь.
— Не вас, а никого. Господин барон не велели.
— Да я и не к нему, а к госпоже баронессе. Дядька хлопнул широким ртом, булькнул, вылупил глаза и стал похож на здоровенную жабу с жесткой рыжей бородой и шкуркой, покрытой коричневыми пятнами.
— Померли госпожа баронесса, — выбулькал наконец стражник. — Сегодня. Вот барон, как есть, и не велели пущать. Вы езжайте назад, ваша милость… Услышав подобное известие, Эмиль опешил. Он сделал пару шагов по направлению к бородатой жабе, неумело опиравшейся на свой бердыш, поманил стражника рукой с зажатым меж пальцами золотым. Приманка подействовала. Рыжий тоже подался вперед, привлеченный блеском монеты.
— Отчего же умерла госпожа баронесса? Заболела?
— Нет, ваша милость, убили их. Как есть с башни столкнули.
— Хм. Как у вас тут интересно… — протянул Эмиль, с большим трудом веря в то, что слышит; он кинул дядьке монету и полез в кошель за следующей. — А ты не врешь ли?
— Никак не вру, ваша милость, как можно, грешно же! — забулькала жаба. — Как есть так все было.
— И кто же этот неизвестный злоумышленник?
— Отчего ж неизвестный, как есть, известный, — дядька попытался перейти на шепот и даже доверительно наклонился в сторону Эмиля. — Девица къельская, которую госпожа баронесса приютить изволили. То есть, вестимо, не оне сами, а служанка ейная. Но по ейному приказу. Эмиль посмотрел на небо, потом на рыжую полулысую голову стражника. День стоял прохладный. Непохоже было, чтоб дядьке светом небесным голову напекло так, что он начал сочинять безумные истории. Къельская девица — это, надо понимать, та самая голубоглазая воспитанница герцога Гоэллона, по которой чах Кертор. Девчонка Къела приказала своей служанке столкнуть Марту Брулен с башни? Что за бред…
— И как ее зовут? — вряд ли по Брулену бродили десятки къельских девиц, но нужно же удостовериться…
— Служанку-то? Олена… не… Олина! Оченно блядского поведения она, ваша милость.
— Да не служанку! — Особенности поведения неведомой служанки Эмиля заботили мало.
— А-а. Госпожа Керо, стал быть. Из столицы оне приехали. Судить теперь будут, господин барон сказали.
— Что-то ты мне, дядя, какую-то чушь плетешь! — Далорн демонстративно сунул очередную монету обратно в кошель.
— Да не, ваша милость! Как господин барон объявили, так все и говорю, — жаба огорченно косилась
