— Неси, мерзавец!
Замаринованные в вине голуби были, как всегда, вкусны, но сегодня Рене явился сюда не ради голубей. Стоило им с Аэлласом усесться за стол, как в таверну, ну, разумеется, чисто случайно, начали входить и другие благородные господа столицы, причем половину из них Рене приметил еще возле развалин храма. За полчаса «Пьяный голубь» оказался заполнен целиком. Чумазый Арло не удивлялся: он вообще ничему не удивлялся с тех пор, как наследник герцога Алларэ зачастил в его не самое почтенное заведение. Было это три года назад — тогда Рене с женой почти год провели в Собре, — но память у трактирщиков длинная, а если гость не скупился на чаевые, то мог надеяться даже на вечную память.
— Позвольте к вам присоединиться? Сеориец, из тех, кто пока не принял ничью сторону; Рене помнил его в лицо. Немного помучившись, вспомнил и фамилию. Ларон, почти сосед: родовое владение милях в пятидесяти от границы с Алларэ, на берегу Сойи. Между прочим, женат на девице из герцогства Алларэ. Возможный соратник — но насильно мил не будешь, а у господина Ларона могут оказаться свои планы на будущее. Рене любезно кивнул и улыбнулся, протягивая руку:
— Рекомендую попробовать тех самых пьяных голубей, в честь которых названо это заведение. Готов спорить, — вон тот болтливый пес, местный хозяин, пьянствует с ними ночи напролет!
— Благодарю за совет. Кстати, о ночах, — что вы думаете о ночном происшествии? — Этот, надо понимать, из простодушных: другой ходил бы вокруг да около. А что вернее, — притворяется простодушным.
— О храме, что ли? Да ничего не думаю! Я не мать наша Церковь, чтоб забивать себе голову подобными делами.
— Патриарх пока не объявил, как надлежит понимать разрушение собора. — Нос у господина Ларона был конопатый и острый. Самое то, чтобы совать его во все щели.
— Объявит, будем надеяться.
— Как скоро будет назначена Ассамблея? — зашел с другого конца длинноносый Ларон.
— Надеюсь, что довольно скоро. Стране негоже оставаться без короля.
— Вас не убедило вчерашнее чудо?
— Меня убедила исповедь той монахини, — пожал плечами Рене.
Алларэ взглянул на Гильома. Владетель молча допивал второй кубок, не глядя на Ларона. Здоровяк казался спокойным, но Рене слишком хорошо его знал, чтобы обмануться. Аэллас никогда не выдал бы своих чувств перед случайным собеседником, но промелькнувшее в разговоре слово «чудо» было осколком стекла в вине. Чудом досужий сплетник назвал гибель его младшего брата. Еще одна строка в длинном счете, который будет предъявлен герцогу Скорингу.
— Так ваша коалиция не примет предложения о мире?
— Это решит мой герцог, — широко улыбнулся Рене. — Я не силен в подобных вещах, господин Ларон. А что же думаете вы?
— Я думаю о том, кому мне придется приносить присягу — законному королю или самозванцу, — поднял светлые ореховые глаза сеориец, и Алларэ понял, что просчитался. — Я не знаю, кому мне верить и как защитить свое владение. Оно невелико.
— Чем же вам не по вкусу принц Элграс?
— Ходят весьма неприятные для него слухи.
— Вот как? — не на шутку удивился Рене.
— Кого же прочат ему в отцы, герцога Алларэ? — впервые за все время заговорил Гильом.
— Вы угадали, — Ларон слегка покраснел. — С утра об этом говорили в нескольких домах.
— У кого-то разыгралось воображение, — рассмеялся Рене. — Благодарю, что сообщили, когда я уже доел — так ведь и подавиться недолго. Герцог будет несказанно счастлив. Господин Ларон, я ваш должник!
— Я… не нахожу эту шутку достаточно остроумной, — со вздохом признался сеориец. — Она ставит меня в тупик.
— Забудьте о ней вовсе и не беспокойтесь. Алларэ отвернулся к стойке. Хозяин делал вид, что вытирает тарелки краем засаленного передника. Если тарелки были вымыты, оставалось лишь пожалеть работу судомойки. Рене готов был поспорить, что Арло разобрал каждое слово из разговора; его косые редкие взгляды могли обмануть только совсем уж наивного человека. Значит, к вечеру слух будет повторять вся столица. Что скажет на это Реми? И не Реми ли сам запустил сплетню?.. Или — нет, он не имеет никакого отношения к глупой сплетне, и уже к вечеру герцог в очередной раз отчитает его, как нашкодившего мальчишку, за то, что Рене чего-то не сказал, не сделал?
8. Собра — Оганда
— Присаживайтесь, сокровище, поговорим. Сорен, идите отдыхать. Андреас, вы тоже.
— Господин герцог… — встрепенулся ученик лекаря, он же владетель Ленье, до сих пор успешно сливавшийся с гобеленом на стене.
— Андреас, еще слово, и вы пожалеете, что не родились глухонемым. Оба — вон. Двое ровесников поднялись, всем видом выражая несогласие, и в ногу двинулись к двери, даже спинами ухитряясь показать, как они возмущены. Саннио прикусил губу, чтоб не улыбнуться. С Андреасом он за последние дни сдружился. У них оказалось удивительно много общего. Эллонский сирота, после приюта попавший в ученики к мэтру Беранже, был приучен держаться тише воды, ниже травы, а потом на него свалилась неожиданная — и нежданная вовсе — милость. В господина Гоэллона ученик лекаря вцепился, как утопающий в соломинку, и как только выдавалась оказия, задавал ему десятки вопросов о допустимом и недопустимом. Нашлись и другие темы для задушевных вечерних бесед. Андреас был не только старательным, но и способным, жадным до знаний и Саннио с удовольствием делился с ним всем, что узнал от дяди; до разговоров с учеником-владетелем он и сам не подозревал, сколько герцог Гоэллон ухитрился в него вложить разнообразных полезных сведений. Пожалуй, знаний у него и у Андреаса, учившегося с тринадцати лет, было вровень, хотя Саннио почти ничего не умел делать своими руками, у нового приятеля же практики было вдоволь. Тихий юноша с пепельными волосами, худым костистым лицом и привычкой притворяться предметом мебели на первый взгляд казался слабым и едва ли не безвольным; шуток он боялся и отчаянно робел, никогда не повышал голос, старался угодить всем, с кем беседовал. Тем не менее, через пару дней Саннио с изумлением понял, что под тусклыми мягкими перышками «воробушка» прячутся железная воля и ледяная выдержка. При этом Андреас был удивительно добрым, а то, что поначалу казалось угодливостью, оказалось на редкость терпеливой доброжелательностью ко всем и каждому. У него хватало терпения даже на герцога Алларэ. Там, где многоопытный, но вспыльчивый и упрямый мэтр Беранже наливался багровым румянцем и судорожно давился словами, ученик мягко улыбался и тихо, едва ли не шепотом, просил. Очень вежливо — и с непоколебимой настойчивостью. Реми, волчьим рыком разгонявший всех, кто осмеливался ему противоречить, готовый спорить до тех пор, пока собеседник не устанет, выливая на любого «нахала» ведра сарказма, перед этой тихой кротостью пасовал. Почти всегда.
— Изверги, — прокомментировал изгнание двух самых верных своих компаньонов герцог Алларэ. — Вся ваша порода такова.
— Мы, кажется, не родственники?
— Все, кто начинает изучать медицину, становятся братьями. По духу, а это хуже, чем по крови. И вы такой же, и дядя ваш… У вас один девиз на всех — «Нельзя!».
— Выжить в Шенноре и умереть, не послушав лекаря — это… пошло.
— Что-что вы сказали? Пошло? Алессандр, вы портитесь на глазах! Весной вы тряслись, как мышь под метлой, и боялись при мне рот открыть, а что теперь?
— У меня был достойный учитель. — К подобным пикировкам юноша уже привык, кажется, Реми они развлекали.
— На кого же вы намекаете?
— Я не намекаю, я выражаю вам свою благодарность за уроки злословия.
— Нахал!
