— Расцветали яблони и груши...
Наверное, Катюша — это героиня... Понимаешь, народная героиня. Смелая, гордая, бесстрашная. Она фашистов бьет, прославилась на всю нашу Родину, вот вояки фашистские от страха и бормочут: «Катуша! Катуша!»
Так и решили ребята, что Катюша — это народная героиня.
В другой раз Жора принёс ещё новость: на фронте убит муж Эльзы Карловны — Фриц Эйзен.
Сам видел,— торопился рассказать Жора.— Подали ей пакет с чёрной каёмкой. Она разорвала его, посмотрела на листок да как завопит: «Фриц, Фриц!.. Майн Фриц капут!..»
Люсе и Шуре не разрешили больше доить коров, чистить картофель, печь хлеб для раненых: им не доверяли. Они только убирали в комнатах, топили печи, вместе с ребятами резали сено, помогали ухаживать за скотом.
Жора по-прежнему приносил какие-нибудь новости. Однажды он прибежал к девочкам и весело доложил:
- Правда? Ты как узнал?— спросила Шура.
- Везде флаги траурные, немцы твердят: «Сталинград, Сталинград...» Я спрашиваю у Макса: «Почему все ваши немцы наш Сталинград знают?» А он отвечает: «Ваши русские дерутся там, как черти», а сам говорит без злобы, улыбается.
Эх, если бы послушать Москву! — вслух мечтала Люся.
Вошёл Вова.
Траур по всей Германии! Поняли! Траур! Колом в горло дал фашистам наш Сталинград. Он был весел, говорил, что видел многих немцев с чёрными повязками на рукавах.
А Макс ходит без повязки,— улыбнулся Вова.— Я спросил у него: «Что это все чёрные повязки на рукава понацепляли, а ты не носишь?» Он ответил: «Я, наверное, скоро дождусь, что по мне траур носить станут».— «Это как же так?» — спрашиваю. А он засмеялся и отвечает тихо, будто по секрету: «Мы, думается мне, допобеждались до того, что скоро всех калек, таких, как я пошлют на Восточный фронт и самого фюрера защищать будет некому». Как он это сказал, я подумал: Макс настоящий человек, хоть и немец... Понятно, дали наши перцу фашистам под Сталинградом, ох , дали!
И ещё дадут,— добавил Жора.
Точно. В Германию придут! Теперь уж я уверен, придут! — закончил Вова.
Ребят очень воодушевили слухи о победе Красной Армии. Им так хотелось чем-нибудь помочь своим наступающим войскам, сделать такое, чтобы можно было сказать: «И мы боролись, не сидели сложа руки».
Английские и американские самолёты стали часто сбрасывать бомбы над городом. Однако завод, находившийся неподалёку от усадьбы, оставался почему-то невредимым. Это больше всего удивляло ребят, но, когда Жора спросил об этом Макса, тот ответил:
Ворон ворону глаз не выклюнет.
В часы бомбёжек все обитатели имения, кроме ребят, лезли в подвал. Зато они в это время могли делать всё, что угодно.
Во время ближайшего авиационного налёта Вова собирался спалить стоящее в скирдах сено — пусть думает Эльза Карловна, что на её сено упала зажигательная бомба.
Самолёты налетели неожиданно. Вова бросился к скирдам. В руках у него была зажигалка и флакон с бензином. По дороге он соображал, с какой стороны лучше запалить сено.
Самолёты гудели где-то над головой. Невдалеке тявкали зенитки, и совсем близко рвались бомбы, но опять не над заводом, а где-то в городе, Вова вернулся усталый, мокрый и перепуганный.
Уже подбегая к усадьбе, он обернулся и увидел, как запылило сено.
Он тут же обнаружил свою ошибку: на снегу был отчётливо виден след, ведущий от усадьбы к стогам. Только сейчас Вова понял, как оплошал. Надо было выбежать сначала на дорогу, к лесу, а потом уже свернуть к стогам, а он туда и обратно бежал прямо через поле от усадьбы.
Ребята встретили Вову радостно, но сразу заметили его мрачное лицо.
Что случилось? — спросил Жора.
Я, кажется, наделал беды. Утром всё может обнаружиться.
Вова рассказал, в чём дело. Все молча переглянулись — правда, это могло плохо кончиться.
Может, ещё снежок пойдёт,— успокаивал Жора.
Всю ночь никто не сомкнул глаз. Шура выбежала на улицу чуть свет и вернулась весёлая:
Снег-то какой! Хлопьями валит, хлопьями!..
В это утро, убирая комнаты, Шура нашла ампулу с какой-то жидкостью и на всякий случай положила её к себе в карман. За обедом она вспомнила про свою находку, и показала её Жоре.
Он взял ампулу, повертел в руках, прочёл надпись и, вскинув живые, острые глаза, сказал:
- А для чего он?
— Волков травить,— ответил за товарища Вова.— У нас старичок-охотник рядом жил, так он зимой волков травил стрихнином.
- Дай-ка мне!— загорелся Жора.
Нет,— спокойно ответила Шура,— не дам.
Зачем тебе? Отдай,— сказала Люся.
Но Шура положила ампулу в карман, подмигнула многозначительно и ушла.
После обеда Жора снова встретился с Шурой. Он таинственно подозвал её и тихо шепнул:
Отдай мне стекляшку.
Отдай! — настаивал Жора. Глаза его горели. Он уже обдумал, как употребить яд, и поэтому был так настойчив.
Ну, зачем она тебе? — повторила Шура.
Жора нагнулся к её уху:
Коров да свиней травить. Вот будет порядок!
Коров и свиней? — повторила тихо девочка.
Да.
Ладно, потом,— сказал Шура и убежала.
Вечером в имении появился незнакомый офицер. Из разговоров его с Эльзой Карловной Шура поняла, что он просит у хозяйки разрешения сделать в её доме короткий привал для своего отряда, отправляющегося на станцию, а оттуда на фронт в Россию.
Ампула с ядом была всё ещё в кармане у Шуры. Она не отдала её Жоре, потому что боялась, как бы сгоряча он не сделал какой-нибудь глупости.
Шура собиралась посоветоваться с Люсей, куда девать яд, и забыла про ампулу. Она вспомнила о стрихнине только теперь, узнав, что отряд фашистов идёт на Восточный фронт.
Из окна Кухни Шура наблюдала, как солдаты заполняли двор, как они, засучив рукава и перешучиваясь, готовились мыть руки. Шура смотрела на них, бледная, охваченная одним чувством безудержной ненависти: «Они поедут к нам, в Советский Союз, убивать наших людей...»
Она стояла, засунув руки в карманы и гневно сжав кулаки. И вдруг нащупала маленькую, хрупкую ампулу. Мысль, мгновенно поразившая Шуру, была так отчётлива, что она удивилась, как не подумала об этом раньше. Ей показалось, что время остановилось и кругом стало очень тихо, словно весь мир прислушивался сейчас к тому, что происходило на кухне. Сейчас она уничтожит этих солдат, которые идут на Восточный фронт.
