Вова и Люся должны были их сопровождать. Жоре было приказано остаться со стариком в усадьбе.
Вечером ребята горячо обсуждали, ехать или отказаться наотрез. Очень страшно было расставаться. И так уж их мало осталось. Успокаивало только то, что фрау Эйзен должна была вернуться в имение за остальным имуществом.
Что ж,— решил Жора,— пока Красная Армия далеко, никуда отсюда не убежишь. В этой фашистской Германии корки хлеба не достанешь. Здесь многие готовы тебя схватить и в гестапо сдать. Лучше поезжайте, да постарайтесь вернуться поскорее.
Вова и Люся с грустью согласились, что так будет правильнее:
Ну ладно, Жора. Жди нас, будь осторожен,— сказал Вова. — Когда вернёмся, наши уже близко будут. Удерём и пойдём навстречу...
Всю ночь в имении Эйзен шли сборы в дорогу. Наконец Эльза Карловна открыла вделанный в стену потайной сейф, вынула оттуда пачки денег, пересчитала их и уложила в жёлтый кожаный чемодан. Затем быстро выбежала из комнаты и, вернувшись, что-то прошептала на ухо старику. Тот растерянно посмотрел на неё, на окна, на чемодан, потом с усилием поднял его и неслышно шагнул к двери, чтобы вынести и спрятать деньги.
ЗА ОДЕР!
На рассвете Эльза Карловна приказала грузить на автокачку ящики, чемоданы, ковры. Сзади за повозкой привязали двух коров. Все кое-как расселись в нагружённой доверху повозке и выехали по направлению к Берлину.
После отъезда друзей Жора совсем было приуныл. Дни и ночи теперь тянулись мучительно долго, было одиноко и тоскливо.
Однажды на рассвете Жора вышел во двор, чтобы дать корм скоту. Стояла та особенная тишина, которая предвещает тёплый солнечный день. На голубом, чистом небе угасали последние звёздочки. На востоке разгоралась заря. И вдруг среди этой тишины послышались какие-то глухие звуки, похожие на отдалённые раскаты весеннего грома. Они то усиливались, то ослабевали. Жора понял: это гром орудий! Он бросился на чердак.
Но с чердака не удалось ничего увидеть, а раскаты слышались даже слабее, чем на земле.
Но всё-таки это, несомненно, била артиллерия.
— Красная Армия идёт за Одер! Сюда идёт!— прошептал Жора, прижимая руки к груди.
С этого дня Жору не покидало радостное предчувствие скорого освобождения и тревога за друзей. Лунатик стал теперь удивительно рассеянным. Он бесцельно бродил по двору, ни на что не обращая внимания.
Жора чувствовал себя свободнее. Он рано ложился спать, а перед рассветом вскакивал, снова и снова прислушивался к отдалённым раскатам артиллерийского грома и до боли в глазах смотрел на восток. Каждое утро ему представлялось, что уж сегодня обязательно придут родные люди в серых шинелях.
Эльза Карловна с дочерью сидели в это время в автокачке, обтянутой брезентом, похожей на фургон, и медленно ехали в глубь Германии. Хозяйка сама правила лошадью; Гильда отсыпалась на пуховиках, а сзади шагали Люся и Вова, подгоняя коров. Ехали днём и ночью, но продвигались вперёд медленно из-за частых заторов на дорогах.
За несколько дней Эльза Карловна постарела, обрюзгла. Когда фургон подолгу стоял на дороге, она плакала и с ненавистью поглядывала на Вову и Люсю, словно это они выгнали её из насиженного гнезда и заставили скитаться по развороченной, как муравейник, Германии.
Во время пути Вова и Люся могли свободно разговаривать. Они радовались, что настали чёрные дни и для мучителей. Но их терзала мысль, что с каждым днём они всё дальше уходят от своих освободителей. Шагали молча, понурые, думая об одном и том же: как бы поскорее вернуться в имение Эйзен. А вдруг там уже русские?
Однажды на остановке Люся куда-то ушла и долго не возвращалась. Вова встревожился и бросился её искать. Он нашёл Люсю сидящей под деревом. Незаметно подошел и стал за её спиной. Обняв колени руками и уронив на них голову, она тихо плакала.
Шура, Шурочка...— шептала Люся— Вот и ещё год прошёл... И нас всё меньше и меньше. Проклятая чужбина!
Наверное, услышав Вовино дыхание, она подняла заплаканные глаза:
А ты?
Я... я просто отдыхаю.
Вова сел рядом с ней.
Не надо, Люся, не плачь... Страшно вспомнить: не уберегли мы Шуру, виноваты. Но за неё отомстят. Мы отомстим! Ведь мы уже не те, что были тогда. Сама понимаешь.
Вове хотелось сказать Люсе что-нибудь такое, от чего бы ей сразу стало легко и хорошо.
Почему ты на меня так смотришь? — спросила Люся.
Вова смутился. Не зная, что сказать, он вынул из кармана
плитку шоколада и протянул Люсе. Она, удивлённая, взяла и неловко улыбнулась. Вова понял, что не так это получилось — он вовсе не хотел успокоить её, как успокаивают маленьких детей конфетками. Ведь они уже не дети. Ему стало неловко.
Но Люся правильно поняла его. Разломив плитку на две равные части, она сказала:
А разве тебе это неприятно?
Нет, почему же, я всегда любила шоколад, но и ты ведь голодный.
Люся улыбнулась и покраснела. Они смотрели друг другу в глаза, как смотрят много испытавшие вместе товарищи, детство которых осталось далеко позади.
Навстречу беженцам двигалось много немецких танков, машин с солдатами. Это тревожило Люсю.
А что, если Красная Армия не дойдёт сюда, в глубь Германии? Что будет тогда? — спрашивала она у Вовы.
Раз наши до Одера дошли, значит, и сюда придут... Танков и пушек у нас уж, наверное, хватит!
Разговаривая, они не обратили внимания на приближающийся рёв самолёта. Авиация налетела неожиданно. Немецкие танки на большой скорости разворачивались в обе стороны от дороги. Солдаты кинулись в прилегающий лесок, беженцы заметались, бросая повозки и тележки. Эльза Карловна с пронзительным криком устремилась в глубь фургона и зарылась там в пуховики. Было смешно смотреть на фрау Эйзен и радостно, что русские самолёты появились в небе Германии.
Вова стоял посреди дороги, запрокинув голову, и смотрел, как краснозвёздный самолёт пикировал на танки.
Наши! Наши! —не помня себя от радости, повторял он.
Рядом с Вовой стояла Люся. Судорожно сжимая кулаки,
она смотрела широко открытыми, горящими глазами, как советские самолёты один за другим сбрасывали бомбы на автомашины, танки самоходные установки, сбившиеся у леса, в километре от дороги.
Вова представлял себе, что он видит сидящих в самолётах русских лётчиков. Ему даже показалось, что, незримые, они говорят с ним, улыбаются.
Бейте их, проклятых, бейте!..— шептала Люся.
