'Бедный телепузик, какое уж тут взаимное уважение!' — с горечью подумал Володя и осторожно подергал за металлическую дверную ручку. Та не поддавалась, в замочной скважине угадывался лишь вставленный изнутри ключ. Ему стало уже по-настоящему не по себе, прошиб холодный пот: с одной стороны, возможно, она просто заснула, намаялась за день со всей этой руганью. Но с другой…
Впадать в панику не было времени. Володя разыскал в прихожей возле потемневшего зеркала (куда Янка сваливала свои девчоночьи причиндалы вроде заколок, резинок и тощих полупустых тюбиков с таинственным содержимым) длинную железную шпильку. Ну что ж, ничего другого не остается, как применить на практике освоенный в Морской Академии трюк — был у них в казарме некий Михаил, душа- человек. Как выяснилось позже, вор со стажем — 'ловкость рук и никакого мошенничества'!..
Володя проковырялся в замке минут пять, уже принялся про себя чертыхаться, но на рекордной шестой минуте с трудом провернул ключ. Дверь с мягким щелчком отворилась, караулящий у его ног кот прошмыгнул в комнату первым и запрыгнул к дочери на кровать. Янка недовольно забормотала чужим сонным голосом и проснулась, подскочила, как солдат по тревоге, с абсолютно круглыми в полутьме глазами:
— Что такое?
— Ничего, спи, — разбудил все-таки!
— А ты только пришел? Где ты был? — похоже на то, что малая проснулась уже полностью и была не прочь поговорить. Жалко, свет не включишь — посмотреть бы сейчас на ее глаза…
— У Рыжего был. Спи.
— Посиди со мной, — попросила она, как в детстве. Володя послушно умостился на краю кровати, хоть глаза давно слипались:
— Что-то снилось?
— Ага… Иногда такие сны, что не хочется просыпаться.
— Так хорошо?
— Здорово.
— Что же там такого? — как можно беззаботнее поинтересовался он и опять внутренне подобрался, точно сторожевой пес, учуявший опасность.
— Там все друг друга понимают… С полуслова, — дочка тяжело вздохнула. (Что-то она в последнее время слишком часто вздыхает! Это не есть хорошо.) — Там много друзей, можно летать… — забормотала она мечтательно, натягивая до подбородка одеяло.
— А здесь плохо? — напряженно отозвался Владимир.
— Здесь тоже ничего… В основном ничего. Но там лучше. Здесь много боли, разрушения… Давит.
— Это из-за мамы? Оттого, что вы ругаетесь?
— Нет, она здесь не при чем, — быстро ответила Янка и замотала головой с растрепанными длинными волосами. — Тут другое, ты не поймешь. Никто не поймет.
— Try me (испытай меня), — предложил он со всей возможной серьезностью. Ну что ж, попробуем на ее языке, раз уж по-русски не срабатывает… Дочура на его отчаянные попытки наладить контакт хмыкнула со смешком:
— May be next time, in some other life. (Может, в другой раз, в какой-нибудь следующей жизни).
И все равно на сближение не пошла: чуток подурачилась и опять погрустнела, вздохнула коротко и надолго замолчала, ушла в себя.
'Может, в лицее что-нибудь стряслось? Подружки, учителя? Неприятности какие-то? Этот ее байкер, давно не звонит… А я, дурак, обрадовался, — принялся он гадать чуть ли не по пальцам. — Может, поссорились?..' — И напряженно подыскивал нужные, самые верные сейчас слова:
— Сбежать в свои фантазии — это легче всего. А сесть и спокойно разобраться в том, что происходит…
— Ты Воин, а я нет, — перебила Янка. — У нас разное начало. Я миротворец… И никакие это не фантазии!..
— Простите, недопонял? — Володя комически развел руками, изображая простодушного симпатягу Швейка. (А что еще на это скажешь? 'Разные начала', дескать, не для средних умов!) Ну что ж, свершилось: теперь дочка и для него стала инопланетянкой, книгой за семью печатями, как жаловалась в начале осени Марина. У Стругацких есть что-то на эту тему, в повести 'Волны гасят ветер', — о поколении сверх-людей, 'люденов'. (Стругацкими Володя зачитывался еще с молодости.) Надо же, корифеи советской фантастики еще в те времена дремучего НТР, научно-технического прогресса, предсказали появление индиго…
— Просто не забывай, что я тебя люблю, — выйдя из тяжелого оцепенения, он с неуклюжей нежностью погладил дочь по голове.
— Я тебя тоже, — серьезно и просто ответила Янка и уткнулась лицом в его плечо. И носом подозрительно шмыгает, опять!.. До чего же проще с мальчишками.
Наутро опять заварилась каша, не расхлебали еще за прошлый вечер! Яна встала в сумрачном настроении, с приглушенной головной болью, и минут двадцать бродила в раздумьи около шифоньера, соображая, что бы такое особенное сегодня надеть. (Если удачно выбрать прикид, то, глядишь, и настроение через час-другой появится… Испытанный временем прием, срабатывает в восьмидесяти процентах из ста.) Но сегодня не посчастливилось: в комнату без стука ворвалась мама, облаченная в свое любимое кимоно агрессивно-красного цвета, со вчерашним инквизиторским выражением на лице. (Так запросто проигнорировала все предупреждения на двери — да еще на трех языках: 'Не беспокоить!', 'Don't disturb!', 'Pas derange!' — и зашла!)
— Имей в виду: будешь поздно приходить домой — останешься без карманных денег! — провозгласила с порога мама, и Янка сорвалась, напрочь забыла о своем непоколебимом решении не поддаваться ни на какие провокации. Угрюмо буркнула:
— Я этого не переживу.
— Ах, во-от оно что!.. — с торжествующими нотками затянула мать и всплеснула на радостях широкими рукавами кимоно: — Ничего, отец уедет — я за тебя возьмусь! Как шелковая будешь! — и выскочила за дверь, точно ужаленная.
'А ведь точно возьмется… Не дай Бог, папа уедет — она ж мне жизни не даст! Хоть из дому беги…' — съежившись, Яна опустилась на вертящийся компьютерный стул, забыв про не выбранный с вечера прикид, не собранную на сегодня сумку и даже про сам лицей. Внутри все дрожало натянутой до упора гитарной струной. Ну что ж, замечательное начало нового дня…
— Зачем ты даешь ей деньги?! — Марина влетела в их тесную ванную, где двоим уже не развернуться, и обвиняюще ткнула Володю пальцем спину: — Она теперь вообще неуправляемая стала! Ты уйдешь в рейс, а я с ней что буду делать? К ней же на хромой козе не подъедешь!
Он не спеша протер жестким ворсистым полотенцем выбритые до зеркальной гладкости щеки, наблюдая за женой в настенное трюмо с каплями воды. Повесили зеркало на пару с Ярославом слишком высоко, под свой молодеческий рост — дочуре каждый раз приходится подпрыгивать, чтоб разглядеть собственный подбородок. Да и Марине наверняка тоже. Хотя какое это сейчас имеет значение?
— Я в этом году решил не уходить, останусь дома. Яна не хочет, чтоб я надолго уезжал.
Жена замерла за спиной с приоткрытым от изумления ртом, и вытянулась во весь свой невысокий рот, заглядывая ему через плечо. Как ни странно, в зеркале при том все же отражалась — неужели на каблуках в такую несусветную рань? Хотя какое это имеет значение!
— Так что я остаюсь дома, решено. А ты разве не рада? — улыбаясь одними губами, холодно осведомился Владимир.
— Что ты сказала отцу? Ты соображаешь, что ты делаешь?! — мама настигла Янку за завтраком, когда та в целях успокоения заварила любимый жасминовый чай и только примерилась полить медом тонко намазанный маслом бутерброд. (Свежий хлеб с маслом и душистым янтарным медом — самая вкусная в мире еда…) В своей боевой горячке мама, видимо, забыла, что кухня у них в семье считается как бы нейтральной территорией, где улаживаются все ссоры. Когда-то считалась.
— Если он через месяц не уйдет в рейс, мы останемся без денег! — выпалила мать на одном дыхании,
