по гальке застучали выплевываемые зубы. Колени его подкосились, и он уткнулся в землю таким образом, что его задница смотрела прямо на Полярную звезду. Я перевернул тело и вытащил из нагрудного кармана пиджака хрустящий конверт. Мускулы незнакомца были так же тверды, как бывают тверды кости обычных людей.
Незнакомец с трудом сел, а я тем временем нашел пистолет и вынул магазин с патронами. Когда я бросил оружие ему на колени, он уставился на него, размазывая волосатой ладонью две масляно блестевшие струйки крови, змейками сползавшие из ноздрей на верхнюю губу. Потом мужчина поднял голову и, посмотрев на меня, с шумом втянул носом воздух.
— Можно мне встать? — спросил он.
— Встаньте, — ответил я.
Пошатываясь, он поднялся на ноги, глубоко вздохнул, произнес: «Прости, Господи», и шарахнул мне правой в такое место, что за это ему бы наверняка засчитали поражение в раунде.
Удар получился, что надо, и он стоял и ждал. С видимым удовлетворением он наблюдал, как я медленно сложился пополам и безуспешно пытался восстановить дыхание.
В это время неподалеку взревел мотор, из-за поворота, шурша шинами по гальке, с разгона вырулил большой автомобиль. Свет фар упал на гальку, прошелся по террасе, потом по ступенькам и ушел в сторону. Автомобиль затормозил и остановился.
Под навес въехать он не смог, потому что на его пути, растянувшись на галечнике, лежал я.
Глава 12
Я стоял на коленях, пытаясь избавиться от скопившейся в моем горле желчи, когда автомобильная дверца открылась и вновь захлопнулась. Захрустела под ногами галька, и передо мной в свете фар вдруг, как по волшебству, возникла пара женских ног.
— Вы можете идти? — спросили ноги. — Если вы не можете встать, давайте я вам помогу.
Я проглотил желчь и встал с таким ощущением, будто меня в живот пнул бронтозавр. Однако я держался на ногах, и это обнадеживало. Снова захрустела галька, открылась и захлопнулась автомобильная дверца, и большой седан въехал на стоянку. Вскоре что-то приподняло мою руку, положило ее на чьи-то плечи, и, поддерживаемый женщиной, я побрел к дому.
Когда мы вошли внутрь, я увидел длинную и узкую комнату, уставленную кленовой мебелью. Комнату украшали сомнительной чистоты белые занавески с изображением ползущих куда-то легионов ярко- оранжевых лангуст. Отдохнуть и расслабиться в такой комнате во время отпуска даже в дождливую погоду было решительно невозможно.
Закрыв глаза, я слушал, как в стакан лилась жидкость. Чей-то голос произнес: «Выпейте это», я ощутил запах виски и попросил:
— Только сигарету, пожалуйста.
Запах виски пропал, и в моих губах оказалась зажженная сигарета. Я трижды жадно и глубоко затянулся, вынул сигарету изо рта и открыл глаза. Виски даром не пропал: его, запрокинув голову, допивала загорелая блондинка с небольшим, гибким и складным телом, и округлыми формами. На ней была голубая блузка-безрукавка с открытой шеей. Блондинка поставила пустой стакан прямо на сумочку и уселась в ногах одной из двух кроватей. Тут же, словно по команде, на второй кровати поднялся мальчик. Он сел и проговорил:
— А, это ты. А я думал, мистер Борман опять вернулся.
— А разве мистер Борман был здесь сегодня вечером?
Слово «был» она произнесла, как «биль».
— Он только что уехал. Он пообещал, что съездит со мной в Анемоновый Грот, если я тебе не скажу. Ой, мам…
— Я сама съезжу с тобой в Анемоновый Грот.
Мальчик полез под подушку и достал оттуда маленький переплетенный в зеленую кожу блокнот с золоченой застежкой, перехватывавшей страницы.
— Мне можно записать в дневнике, что ты это пообещала? — поинтересовался он. — Как приезжал мистер Борман, и все остальное я уже записал.
— Запишешь утром, — ответила блондинка и, обращаясь уже ко мне, заметила: — Он всегда все записывает в своем дневнике. Это вы с Борманом пересеклись?
— Если коренастый малый с плечами футболиста и твердыми, как броня, мышцами, — это он, то да.
— Похоже на Альберта Бормана. Вам уже лучше?
Я утвердительно хмыкнул и даже хотел попытаться встать, чтобы это доказать, но не стал рисковать.
— Мистер Борман рылся в твоих ящиках и все такое, — пожаловался мальчик. — И он забрал папино письмо.
Блондинка стиснула зубы и вдруг сразу постарела на несколько лет. Она выдвинула один из ящиков стоявшего справа от кровати комода, в течение нескольких секунд перебирала лежавшее там белье, и со стуком его задвинула. Топая так, что ее щеки сотрясались в такт каждому шагу, она подошла ко мне. Ее пепельные волосы были уложены по итальянской моде, наподобие змей на голове Горгоны-медузы, что создавало впечатление художественного беспорядка. Глаза у нее были или голубые, или серые, но отражавшие голубой цвет блузки с открытым воротом. Нос был короткий и прямой, а верхняя губа чуть длиннее, чем нижняя.
— Так это Альберт Борман застал вас здесь, — заговорила она с нараставшим гневом, — или вы его?
Я отдал ей записку Бадди Лидса и принялся ждать, когда она бросится мне на шею и расцелует. Однако она, скомкав листок, бросила его на пол и почти шепотом проговорила:
— Почему бы вам всем не оставить Фреда в покое? Обещаю вам, что у него все будет в порядке.
— Но вы же не знаете, где он, миссис Сиверинг.
— Кто вы такой? Честер Драм — это всего лишь имя.
В точке, куда меня ударил Борман, пульсировала боль, но теперь она, по крайней мере, локализовалась. Я поднялся. Она была совсем невысокой: не более пяти футов и пары дюймов.
— Итак, мистер Драм?
— Вы знаете, где находится ваш муж, — жестко произнес я. — Не так ли?
Голубые глаза сначала расширились, потом сузились и стати походить на щелки.
— Очень может быть, что я проглотила бы это от Бадди Лидса, — медленно и гневно сказала она. — А может и нет. Но я вовсе не обязана выслушивать это от вас. Убирайтесь вон, мистер Драм.
Я спросил:
— А почему бы вам не рассказать Лидсу, как вы тут заигрываете с этим парнем, Борманом?
Я успел поймать ее за запястье до того, как ее правая рука хлестнула по моей щеке. Она пнула мою голень своей ступней, обутой в тупоносый туфель без каблука, и закусила губу. Сжимая запястье, я ощущал ее бившийся с сумасшедшей частотой пульс. Заплакал мальчик. Она в ярости обернулась, толкнула его так, что он упал спиной на кровать, и заорала, чтобы он засыпал. Хотел бы я знать, как он опишет эту сцену в своем дневнике.
Она сходила в ванную и вернулась с бутылкой и вторым стаканом. Уместив все это на сумочке, она налила две хорошие порции виски. Мальчика спрятался, зарывшись под простыни, и там всхлипывал. Мы опустошили свои стаканы. После этого она наклонилась над кроватью, поцеловала груду постельного белья и вышла вместе со мной на улицу.
— Давай пойдем вниз, к воде, — предложила она. — Там мы сможем поговорить.
Мы пересекли однорядную стоянку, где едва хватило бы пространства, чтобы втиснуть большую
