– Да, действительно. Вы хотели мною пообедать. Вкус, как я слышал, очень приятный. Мясо несколько жирновато, зато нежное. Но о каких продолжительных сношениях между вашим народом и моим можно говорить, если ваш образ мысли не поднимается выше столь варварского уровня? Скушать - меня? Неужели мы не можем предаться беседе, обсудить вопросы философии, искусств…
Капитан поднялся, выпрямился.
– Философия, говорите? Да будет вам известно, весь следующий месяц еды не будет. Все наши запасы…
– Я знаю, - кивнул вуб. - Но разве, следуя вашим же принципами демократии, не справедливее ли всем нам тянуть жребий - соломинки, спички или что-нибудь в таком роде? В конце концов, на то демократия и существует - охранять меньшинство от посягательств на их права. И если каждый из нас проголосует…
Капитан пошел к двери.
– Вот это видел? - Он показал вубу кукиш. Потом открыл дверь, и с широко раскрытым ртом, вытаращенными глазами, застыл, как громом пораженный, схватившись за ручку двери.
Все это время вуб пристально смотрел на капитана. Некоторое время спустя, протиснувшись мимо Франка, прошлепал в коридор и в глубокой задумчивости спустился в кают компанию.
Все молчали.
– Вот видите, - нарушил тишину вуб, - в наших мифологических структурах немало общего. Мифологические символы, также, как Иштар, Одиссей…
Петерсон, глядя в пол, заерзал.
– Продолжайте, - сказал он, - продолжайте, прошу вас.
– Ваш Одиссей, как мне кажется, есть фигура, общая для мифологий подавляющего большинства народов, обладающих самосознанием. Одиссей странствует - он индивид, сознающий себя, как такового. Вот в этом-то и заключена идея, идея разделения. Он отделяется от семьи, от родины, начинается процесс индивидуализации.
– Но Одиссей вернулся домой, - сказал Петерсон, заглянув в иллюминатор на звезды, звезды без конца и края, пылающие маяки в пустоте Вселенной. - В конце он возвращается.
– Как тому и надлежит. Период отсоединения - только временная фаза, недолгие странствия души. Есть начало, есть и конец. Странник возвращается к родному очагу и сородичам…
Дверь распахнулась, и вуб замолчал. В каюту ступил капитан Франко, остальные в нерешительности топтались у двери.
– Ты в порядке? - спросил Француз.
– Ты меня спрашиваешь? - удивился Петерсон. - Почему ты меня спрашиваешь?
Франко опустил пистолет.
– Подойди сюда, - приказал он Петерсону. - Поднимись и перейди сюда.
Петерсон посмотрел на вуба.
– Иди, - посоветовал вуб. - Это роли не играет. Петерсон поднялся.
– Чего вы хотите?
– Это приказ. Петерсон пошел к двери. Француз схватил его за руку.
– Да что с вами стряслось? - Петерсон вырвался. - Что на вас нашло?
Капитан Франко осторожно двинулся в направлении вуба. Вуб смотрел на капитана, смотрел снизу вверх - он, прижавшись к стене, лежал в углу.
– Все-таки интересно, - сказал вуб, - до какой степени вас захватила идея меня скушать? Но почему - этого я не понимаю!
– Встань, - приказал вубу Франко.
– Если вы настаиваете. - Вуб со вздохом начал подниматься. - Секунду терпения - дело для меня нелегкое. - Он наконец встал, но дышал тяжело, открыв пасть, свесив язык, который, как маятник, качался в такт его дыханию.
– Стреляйте, капитан, - попросил Француз.
– Бога ради! - воскликнул Петерсон.
Джоунс, у которого от страха глаза вылезли из орбит, быстро повернулся к нему.
– Если б ты его видел… как статуя… стоит, рот раскрылся… Если бы мы не поднялись, он бы и сейчас так стоял.
– Кто? Капитан? - Петерсон поглядел по сторонам. - Но сейчас он в порядке!
Все смотрели на стоявшего посредине комнаты вуба.
– С дороги, - приказал Франко, и люди отступили к дверям.
– Вы меня боитесь, кажется? - спросил вуб. - Разве я вам чем-то помешал? Причинил вред? Я категорически против боли, я ненавижу причинять боль. Я всего лишь пытался защитить себя. Или вы думали, что я с радостью брошусь навстречу собственной гибели? Я такое же разумное существо, как и вы. Мне хотелось осмотреть ваш корабль, узнать, как он устроен, познакомиться с вами. Вот я и предложил туземцам…
Пистолет в руках капитана задрожал.
– Вот видите, - процедил Франко, - я так и думал…
Вуб, тяжело вздыхая, сел и лапой подобрал под себя хвост.
– Жарковато, - сказал он. - Очевидно, рядом машинное отделение.
Энергия атома. Вы научились творить с ней чудеса. Технические… Но моральные, этические проблемы ваша научная иерархия решать не…
Франко повернулся к команде. Люди с испуганными глазами молчаливо сбились в кучку.
– Я сам. Вы смотрите, если хотите.
– Попытайтесь попасть в мозг, - кивнул Француз. - Мозг все равно в пищу не идет. А в грудь лучше не целить, если попадете в грудную клетку, будем черт знает сколько времени выковыривать кусочки кости.
– Слушайте. - Петерсон провел языком по сухим губам. - Что он вам сделал? Какой вред причинил? Я вас спрашиваю! И вообще, он мой. Никто не имеет права его стрелять! Он вам не принадлежит!
Франко поднял пистолет.
– Я уйду, - побледнев, сказал Джоунс: он поморщился, как будто его подташнивало. - Не хочу видеть.
– И я тоже, - заявил Француз.
Оба, что-то бубня под нос, вышли в коридор. Петерсон же никак не мог выйти, топтался у двери.
– Мы про мифы разговаривали, - сказал он. - Он добрый, безобидный.
Он покинул каюту. Франко подошел к вубу, а вуб медленно поднял глаза, сглотнул слюну.
– Глупо, как глупо, - сказал он. - Очень жалко, что вам проходится… что вам так хочется… У вас есть притча, в которой ваш Спаситель… - и, глядя на пистолет, вуб замолчал. - Неужели вы сможете… глядя мне в глаза? Неужели сможете?
Капитан сверху вниз посмотрел на него.
– Смогу. Глядя тебе в глаза. У нас на ферме были боровы, грязные черные полосатые боровы. Я смогу.
Глядя в мерцающие влажные глаза вуба, капитан нажал на спусковой крючок.
У мяса был изумительный вкус. Люди сидели за столом подавленные, кое-кто вообще к еде не притронулся. Если кто и наслаждался обедом, так это капитан Франко.
– Еще? - предложил он, обратившись ко всем собравшимся. - Кому добавки? И немножко вина, пожалуй.
– Только не мне, - скривился Француз. - Пойду, наверное, в штурманскую.
– И я тоже. - Джоунс, отодвинув стул, поднялся. - До скорого.
