никогда не сходила улыбка, сейчас светилось радостью за товарища.
— Спасибо вам! — ответил Гаврош.
Бойович взглянул на Беширевича:
— Ну что ж... Я думаю, поручение комиссара мы выполнили.
— Большое вам спасибо! И передайте, пожалуйста, комиссару бригады, что я никогда не забуду его внимания ко мне!
— Счастливо, Гаврош! — поднял сжатый кулак Хамид.
— Мы, наверное, пробудем в Рогатице несколько дней? — поинтересовался Гаврош.
— Об этом еще ничего не известно, — ответил Бойович.
— Я вижу, двое из вас мусульмане... — снова остановил их Гаврош.
— А разве это что-нибудь меняет? — улыбнулся Боричич.
— Наоборот! Мне кажется, это очень хорошо, что наша бригада состоит из людей самых разных национальностей и вероисповеданий.
Хамид вытащил из кармана сверток, развернул его, достал сало и угостил Гавроша. Гаврош поблагодарил его.
— А это придется по вкусу курильщикам! — сказал он, протягивая партизанам кисет...
День, проведенный в маленьком боснийском городке Рогатице, Гаврош, Воя, Лека и Шиля запомнили на всю жизнь. Идя по улице, они встретили группу командиров. Это был Верховный штаб в полном составе. Впервые в жизни партизаны видели Эдварда Карделя, Иво Лолу Рибара, Александра Ранковича, Светозара Вукмановича, Родолюба Чолаковича. Здесь же они познакомились еще с тремя революционерами — Славишей Вайнером (Дядей Романийским), Миланом Иличем (Дядей Шумадийским) и Мошей Пиядой (Дядей Янко). Позднее от связного 1-го батальона Шпиро Негатора они узнали, что из Рогатицы Кардель и Рибар должны выехать в Загреб.
— Отлично! — воскликнул Гаврош.
— Что же тут отличного, когда оба идут прямо в волчье логово? — покосился на него Шиля.
— Отлично! — повторил Гаврош. — Отлично, что борется не только наша бригада!.. Это и есть революция!
— Ты прав, Гаврош, — согласился Лека. — Революция — это когда борются все трудящиеся под руководством Коммунистической партии...
Гаврош улыбнулся другу. С Лекой у них было много общего. Гаврошу нравились его принципиальность и простота.
— Я гляжу, вы так хорошо во всем разбираетесь, что нашему брату, крестьянину, только и остается, что держаться за интеллигенцию, как пьяному за забор, — пошутил Шиля.
Но Лека воспринял его слова неожиданно серьезно.
— Крестьяне — надежные союзники рабочего класса и мощная опора революции. Союз рабочих, крестьян и революционной интеллигенции — это основное условие нашей победы и успешного строительства социализма.
Шиля задумчиво сказал, что он долгое время не мог найти своего места в жизни, пока не встретил революционеров и не пошел за этими людьми, навсегда ставшими для него идеалом добра и справедливости.
— Возможно, моя ошибка в том, — продолжал он, — что я ждал слишком быстрого осуществления всех своих надежд и желаний.
— Эти желания, Шиля, должны исполниться! — серьезно сказал Лека.
— Хорошо бы, товарищ Лека! — произнес Шиля.
Лека улыбнулся.
Быстро опустился ночной мрак, и вскоре Рогатица уже спала.
8
Агент
Гитлеровским оккупантам стало ясно, что борьба будет упорной и что противник не собирается складывать оружие...
Совещание немецких генералов на Авале продолжалось. Шел третий день... Главной его темой было успешное продвижение Первой пролетарской бригады из Восточной Боснии в Центральную, а также обсуждение общего положения в Югославии. Генерал Кайзерберг после некоторых грубых замечаний Литерса на его счет понял, что спокойной жизни на Авале приходит конец. Со смешанным чувством злобы и страха он слушал, как генерал Бадер, время от времени бросая на него взгляды, полные ненависти, старался охарактеризовать его Литерсу как беспомощного и никчемного труса.
— Кое-кто считает меня храбрецом именно потому, что я живу на Авале, — довольно спокойно произнес Кайзерберг. — По мнению других, Авала — это рай для такого труса, как я. Однако, как бы там ни было, Авала — это ключ к Белграду...
— Генерал Бадер оценивает наше положение в Белграде как очень плохое, а между тем вы ничего не сказали по этому поводу! — перебил его Литерс.
— Я промолчал только потому, что полностью согласен с генералом Бадером.
— Подобный ответ, господин генерал, необходимо пояснить! — снова сказал Литерс.
— Молчание тоже иногда говорит о многом.
— Достаточно того, что генерал Кайзерберг признает свою вину, — усмехнулся Глейз фон Хорстенау.
— Господин генерал Бадер, господин генерал Литерс! Господа! — поднявшись, обратился к ним Кайзерберг. — Мне всегда казалось, что молчание, подобное моему, не следует осуждать. Я, как вы знаете, вследствие полученных ран говорю с трудом... Однако мне придется напомнить вам, что генерал Кайзерберг — это не тесто, которое каждый может месить, как ему вздумается!..
Многие улыбнулись, а генерал Литерс нахмурился.
— Я, безусловно, считаю для себя высокой честью даже просто присутствовать на этом совещании вместе с вами, господа!
— Старая лиса! — прошептал Турнер на ухо Бадеру.
Генерал Бадер, будто не расслышав его, приступил к анализу общего положения в Югославии. Прежде всего он, повернувшись к Литерсу, сказал, что опасность представляет не сама по себе Первая пролетарская бригада, а общий размах партизанского движения на всей территории Югославии.
— Господа, — продолжал он, — в начале декабря фюрер издал секретную директиву о подавлении коммунистического движения на оккупированных территориях. В ней говорится, что любые выступления против третьего рейха или оккупационных властей должны караться смертной казнью или отправкой на работы в Германию...
— Одно замечание! — перебил его Бензлер. — Директива принята 7 декабря, а эта так называемая Первая пролетарская бригада сформирована 21 числа того же месяца!
— Совершенно верно, — подтвердил Бадер. — И поэтому в отношении Югославии руки у нас развязаны. Правда, генерал Бёме тоже ничем не был связан, но об этом после... Его доклады из Белграда были не совсем точны...
— Почему вы так думаете? — резко спросил Литерс.
Генерал Бадер упрямо вскинул голову, его глаза злобно блеснули.
— Мы все здесь не вчера родились, господа! А о генерале Бёме я упомянул только потому, что сейчас все мы принадлежим не себе, а великой Германии, и поэтому от нас постоянно требуется полная искренность!..
— Итак, мы констатировали, что директива фюрера дает нам возможность применять самые суровые меры, — напомнил генерал Хорстенау.
— Именно. А теперь я хотел бы на конкретных фактах показать активность партизанского движения
