Гаврош глубоко вздохнул и опустил винтовку. Он еще колебался. Ему почудилось вдруг, что с фотографий на него смотрят не дети этого итальянца, а лица дяди Мичо и Драгослава, требуя отмщения. Он нахмурился, закинул винтовку за спину и, не глядя на итальянцев, сердито крикнул:
— Уходите! И чтоб я вас больше не видел! Вон туда идите, в школу! — добавил он.
— Грациа!.. Грациа!.. — одновременно поклонились оба итальянца. — Боно партизано![6]
Гаврош подошел к тому месту, где лежали мертвые отец и сын. Ему показалось, что открытые глаза Драгослава неотрывно следят за ним...
Между тем кто-то из 3-го батальона доложил комиссару бригады, что из школы при невыясненных обстоятельствах сбежали двое пленных и что боец Гавро Гаврич, вместо того чтобы задержать или ликвидировать их, позволил им уйти.
К Рите был направлен связной штаба бригады, после короткого разговора с которым она позвала Гавроша к себе.
— Говорят, ты освободил двоих итальянцев? — спросила она его.
— Я их не освобождал, а просто встретил в лесу.
— Где их оружие?
— Они были безоружны.
— И как ты поступил с ними?
— Мне было тошно на них смотреть.
— Где пленные? — повторила Рита.
— Я приказал им вернуться обратно в школу.
Рита смотрела на него с симпатией. Она хотела отчитать его, по вместо этого тихо сказала:
— Комиссар бригады хочет поговорить с тобой.
— Ясно, товарищ комиссар роты! — Он щелкнул каблуками и отдал ей честь.
Она посмотрела ему вслед.
Догадываясь, по какому поводу его вызывают, Гаврош поправил ремень, застегнул все пуговицы на своем полушубке и заправил штанины в носки. Поздоровавшись с командиром 1-го батальона, он подошел к группе командиров, в центре которой стоял комиссар Фича, и доложил, встав по стойке «смирно»:
— Боец Гавро Гаврич по вашему приказанию прибыл! Комиссар взглянул на его смуглое, обветренное лицо.
— Это правда, что ты встретился с двумя итальянцами? — строго спросил он.
— Так точно, товарищ комиссар!
— Мне сообщили, что они были безоружные.
— Так точно, товарищ комиссар!
— А правда ли, что ты ничего не сделал, чтобы помешать им уйти?
— Они плакали и казались такими жалкими. Я приказал им вернуться в школу. Это все...
Комиссар Фича помолчал. Он чувствовал расположение к этому молодому партизану.
— Так ты говоришь, случайно встретил их?
Гаврош кивнул.
— А если бы они побежали, ты бы стал стрелять?
— Я думаю, нет.
— Почему?
— Потому что они были без оружия. В безоружного и раненого противника я бы никогда не стал стрелять...
После недолгого молчания комиссар серьезно сказал:
— Эх, друг мой Гаврош, если в этой войне мы все будем поступать так, как ты, то вряд ли когда- нибудь победим! — и подмигнул стоявшим рядом с ним командирам батальонов Якшичу, Вукановичу и Четковичу.
— Если бы все люди на земле поступали так, как я, то войн вообще никогда не было бы! — ответил Гаврош улыбаясь.
Комиссар удивленно поднял брови и рассмеялся. Засмеялись и командиры батальонов.
— Как, говоришь, тебя зовут?
Гаврош, чувствуя, что для него сейчас наступил самый благоприятный момент, ответил:
— Я сын капитана Ратко Гаврича. Он ушел из Земуна, чтобы прийти к нам, но до сих пор его нет... Товарищ командир 1-го батальона его хорошо знает.
— Да, это замечательный человек! — сказал Четкович.
— Есть у меня еще брат Горчин, мы с ним вместе изучали право в институте. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы помогли что-нибудь узнать о них...
Комиссар бригады повернулся к своему помощнику Миялко Тодоровичу, вопросительно посмотрел на него.
— Я ничего о них не слышал, — сказал Тодорович.
— И у меня в батальоне их нет, — развел руками Вуканович.
— Я хорошо знал Ратко Гаврича, — проговорил Четкович. — Ведь мы с ним были в одном полку. Жаль, что он не в нашей бригаде.
— Я разузнаю, — пообещал комиссар Фича, — и сообщу товарищу Рите. А ты, хотя ты и очень гуманен, не позволяй больше врагу, даже безоружному, убегать у тебя из-под носа.
Гаврош отдал им честь и вернулся в свою роту.
Вскоре из долины потянулась широкая пестрая колонна. Пленные итальянские солдаты несли своих раненых и раненых партизан...
6
Ревность и соперничество
Те, кто еще до войны вынашивал планы заговоров и готовил путчи, собравшись в отеле «Авала» на горе Авала, кончили плохо. Судьба забросила их далеко от родины... Те, кто совещался здесь сейчас, были в тысячу раз увереннее в себе, в силе своего оружия и идеологии, чем те, которых уже не было...
После обеда в отеле и короткой прогулки по асфальтированному шоссе, которое спиралью обвивало гору, начальник Белградского гарнизона фон Кайзерберг предложил осмотреть памятник Неизвестному герою, окутанный сейчас плотной пеленой тумана.
— Да, это было бы небезынтересно, — взглянув на генерала Литерса, сказал Бадер.
Подходя к памятнику, фон Кайзерберг на несколько шагов опередил группу генералов и принялся рассказывать:
— Памятник создан недавно загребским скульптором Иваном Мештровичем, который после нашей победы над Югославией эмигрировал в Швейцарию.
— Об этом человеке я мог бы рассказать немало, — сказал Глейз фон Хорстенау. — Он живет в Берне и все пытается о чем-то договориться с англичанами.
— Итак, господа, — продолжал фон Кайзерберг, — возможно, вы не знаете, что еще в начале пятнадцатого века турки построили здесь городок Хавала, что значит «Крепость на горе». Отсюда хорошо просматривались окрестности. После первой мировой войны здесь был установлен памятник Неизвестному сербскому солдату. Впоследствии памятник был разрушен вместе с крепостью, а в 1938-м, три года назад, поставлен вот этот.
Генерал Пауль Бадер обошел вокруг памятника, разглядывая огромные темно-серые мраморные плиты, с удивительной точностью подогнанные одна к другой, а затем, презрительно поджав губу, сказал:
— А совсем недавно вы назвали его памятником Неизвестному герою!
— Да, так его теперь тут называют.
