замер. От вчерашней оживленности и следа не осталось. С уходом бригады исчезло и окрыляющее ощущение свободы. В городке воцарилась сонная тишина.
Мокрый снег сменился мелким холодным дождем, и тропа, по которой уходила бригада, быстро раскисла. Бойцы уже долго шли без остановки, в сапогах у каждого хлюпала вода.
Около полуночи из головы колонны передали приказ: сделать короткий привал.
Гаврош, которого не оставляли мысли об отце, брате и Хайке, опустился на поваленный дуб рядом с Лекой и Шилей. Лека снял свой летный шлем и вытер потный лоб.
— Знал бы я, что после института буду пулеметчиком, так мне бы и в голову не пришло столько времени учиться, — проговорил он.
— Если тебе не хочется носить пулемет, я с тобой охотно поменяюсь, — предложил стоявший рядом Драгослав Ратинац.
— С этим пока повременим!
— Почему? Я могу хоть сейчас! — настаивал Драгослав.
Лека посмотрел на него, но промолчал.
— Дело в том, Ратинац, — вмешался Воя Васич, — что пулеметчика могут скорее простить, если он провинится в чем-то.
— Ну что, теперь тебе понятно? — усмехнувшись, спросил Драгослава Гаврош.
— Нет, не совсем, — ответил Драгослав и поинтересовался: — А почему же все-таки такая снисходительность к пулеметчикам?
— А потому, что на войне, как сказал дядя Мичо, нужны не безгрешные люди и не мудрецы, а бесстрашные солдаты... — ответил Воя Васич.
— Но к тебе это не относится, — заметил Гаврош, — ты ведь у нас и герой, и мудрец.
— По крайней мере, я не мучился столько, сдавая экзамены. Пуля-то ведь на диплом не смотрит...
— А вот скажи, Лека, чего бы тебе сейчас больше всего хотелось? — спросил у него Шиля.
— Чего бы мне хотелось, того мне никто из вас дать не сможет, — вздохнув, ответил Лека.
— Надо поставить вопрос на собрании, чтобы пули не трогали тех, что с дипломами, — шутливо предложил Артем и улыбнулся.
— Все будет как надо, ребята! — подойдя к ним, сказал дядя Мичо.
— Может, и будет... Да только пока пулемет мне все плечо оттянул. Когда Драгослав взял мой пулемет, чтобы помочь, его винтовка показалась мне легче перышка, — улыбнулся Лека.
— Это же твой трофей, вот ты и оставил его себе, Лека, — заметил Воя. — Я тоже как раз тогда добыл свой...
— Хоть бы и мне когда повезло... — мечтательно произнес Драгослав.
— Вот провинишься в чем-нибудь, тогда тебя в наказание, может, и заставят таскать пулемет, — улыбаясь пошутил Гаврош.
— Это смотря как провиниться! — сказал Воя.
— Увидите, я добуду пулемет в первом же бою! Недаром же я сын Мичо Ратинаца из Грошницы! — сказал Драгослав.
Чтобы отвлечься от своих мыслей, Гаврош поднялся и подсел к Леке. Он, конечно, тоже не прочь стать пулеметчиком, как и всякий другой боец, но сейчас для него главным было не это...
— Только бы нам остаться живыми да здоровыми! — заключил старший Ратинац.
Гаврош тронул Леку за локоть:
— У тебя есть табачок?
— Ты только и знаешь дымить да у меня табак клянчить, — косо глянув на него, сказал Лека.
— Я слышал, что у бывшего владельца твоего пулемета карманы были битком набиты табаком.
— Может быть... Но разве в этом дело? Главное, что табачок есть у меня. А раз он есть — на, крути!
— Спасибо! — поблагодарил Гаврош и, взяв себе немного табаку, остальное протянул ему.
— Отдай его дяде Мичо, — сказал Лека.
— Вот спасибо, сынки, уважили! Соколики вы мои!
Над ними на какое-то мгновение расступились облака, и в просвете их на середине небосвода вдруг появилась серебристая ущербная луна. Гаврошу показалось, что она больше и светлее, чем бывает обычно, и он с грустью следил, как на нее снова наползает плотная масса облаков. Одно из них, коснувшись луны своим неровным краем, стало постепенно прикрывать ее, и вскоре она исчезла...
От пронизывающего холода не было спасения. Гаврош поднялся и поглубже натянул фуражку. Стояла уже поздняя ночь. Все вокруг погрузилось в темноту, нигде не было видно даже искорки света. Стараясь не стучать зубами, Гаврош закурил. Жадно затягиваясь, он смотрел туда, где расступались окружавшие их холмы и вдали на фоне неба вырисовывались черные верхушки гигантских буков. Сквозь облака снова пробилась луна, и все вокруг залил ее жемчужный свет. Внизу поблескивал Лим. Через несколько минут облака снова закрыли луну и опять в непроглядной тьме утонуло все — холмы, деревья, извилистое русло реки...
Колонна продвигалась дальше. Уже можно было различить очертания окрестных холмов, над которыми вставала голубовато-белесая холодная заря. Где-то далеко впереди послышалось протяжное пение. Облака, такие светлые ночью, начали вдруг темнеть, становясь свинцово-серыми. Все предвещало хмурый день.
Когда они вышли к полю, Гаврош ясно увидел в голове колонны красное знамя, которое ночью ему не удалось разглядеть. На короткой остановке он разговорился со знаменосцем; тот был необычайно горд, что ему доверили Красное знамя. Только храбрейшим из храбрых выпадало такое счастье. А нести знамя Первой пролетарской партизанской бригады — это особая честь.
— Жаль только, что братья еще не подросли. А то бы, даже если бы меня убили, кто-нибудь из братьев Байонетовичей обязательно донес бы его! Ведь наша семья «красная» еще с 1924-го!
— Это обязательно сделает кто-нибудь из вас... Тебя, во всяком случае, история отметит! — сказал Гаврош.
Знаменосец испытующе посмотрел на него. Ему хотелось понять, всерьез или в шутку это было сказано.
— Во время балканских войн мой отец тоже был знаменосцем. Тяжело раненный, он уберег знамя, — сказал он Гаврошу.
— Значит, наши угадали, кому доверить это дело, — заметил Гаврош.
— Его надо уметь нести, это тоже немало значит! — гордо произнес знаменосец.
Гаврош улыбнулся, похлопал парня по плечу и откровенно признался, что завидует ему.
Бездорожье и утренний туман сильно мешали передвижению колонны. Между тем тропа, по которой шли партизаны, становилась все шире и труднопроходимее. Подталкиваемые ветром в спину, люди стали подниматься на гору, которая возвышалась над окрестными холмами. По колонне передали приказ комиссара бригады командиру горняцкой роты пройти в голову колонны.
Гаврош посмотрел назад и, отыскав взглядом Драгослава и дядю Мичо, остановился и подождал их.
— Ну как, Гаврош? — спросил старший Ратинац.
— Все в порядке, привыкаем.
Тут с ними поравнялся командир горняцкой роты — высокий, худощавый, лет тридцати. Подошел и Шиля, сердитый на Гавроша за то, что тот оставил его одного. Неожиданно Гаврош поскользнулся и, падая, ухватился за шинель командира горняцкой роты.
— В чем дело? — обернувшись, удивленно воскликнул тот.
— Подождите минутку! — попросил Шиля, помогая Гаврошу подняться.
— Я спешу... Ты, Шкрбо, иди, я сейчас! — обратился командир к сопровождавшему его бойцу.
— Есть, товарищ командир! — ответил тот, поправляя на плече пулемет.
— Извините, я хочу спросить вас кое о чем, — сказал командиру Гаврош.
Тот удивленно посмотрел на него.
— Мой отец был пехотным капитаном бывшей югославской армии, его зовут Ратко Гаврич...
