разговаривала с тобой и много рассказывала тебе о своем несчастье. Не знаю, все ли ты понял, но в одном я не сомневаюсь: ты был мне верным другом. Давай свою лапу! Прощай! Лезь сюда, — показала она на разбитое окно. — Беги и не попадайся им да глаза!
Пес вскочил на кровать, на секунду замер в нерешительности и прыгнул в окно. Забравшись под густые кусты за домом, он стал рычать на людей с факелами, которые бегали по улицам.
Когда Анджа осталась одна и почувствовала доходивший с улицы запах гари, ее охватил страх. Она в исступлении колотила палкой по своим парализованным ногам, словно мстя кому-то за все страдания. Палка тупо ударяла по не чувствующим боли лодыжкам, ступням, коленям... Она выпустила палку лишь тогда, когда на чердаке послышалось потрескивание горящего дерева. Комната стала заполняться дымом. Это был конец. Анджа, правда, еще надеялась, что эти люди откроют двери и помогут ей выбраться. Она молча ждала... Но вот занялись доски двери, от едкого дыма стало трудно дышать. Тогда она попыталась добраться до окна, но парализованные ноги были словно прикованы к кровати. Она ужасно закричала и, задыхаясь, упала на подушку...
Услышав крик, пес выскочил из своего укрытия, заметался по двору, хватая поджигателей за ноги. В него несколько раз выстрелили, не попали, и он бросился прочь. Опрометью промчавшись по улицам села, он скрылся в лесу, откуда вышел лишь тогда, когда в селе все стихло, огонь погас и люди с факелами ушли.
...Он дремал под грушей, ждал, когда вернутся люди. Но наступил уже вечер, а никто не приходил. Устав ждать, он задрал к небу голову и завыл протяжно и тоскливо. Через некоторое время он замолчал, снова обнюхал обугленный труп, а потом начал передними лапами рыть рядом с ним землю. Тут подошел Стоян, сосед Анджи.
Пес в испуге отскочил, бросился было бежать, но тут же узнал старика и вернулся. Понурив голову, он подошел к нему и тихонько заскулил. Стоян нагнулся, ласково провел рукой по его спутанной шерсти и горестно проговорил:
— Ах ты, бедолага. Не бросил свою хозяйку... Ну ладно, не скули, этим уже горю не поможешь. — И он взялся за лопату.
Ночь в Стригове
Свет от костра падал из открытой двери сарая и разгонял тьму. Неподалеку от огня была навалена солома. Делегат АВНОЮ[12] Стево сидел, прислонившись спиной к стене, и пытался заснуть. Стоило ему лишь прикрыть веки, как перед глазами вставала картина сожженного села, из которого они вчера выбили усташей. Напротив него лежал на соломе партизанский связной Младжен. Разувшись, он протянул ноги к огню, а голову засунул в большой деревянный чан из-под ракии, чтобы свет не мешал спать. Он никак не мог устроиться поудобнее и беспрестанно ворочался, шурша соломой.
— Эх, дружище Стево! Запах-то какой в этой кадушке!.. Сейчас бы сюда поллитровочку ракии! Глотнешь — и спи себе до утра.
— Ты еще молодой, чтобы водку пить... Она печень сжигает, — проговорил Стево.
— Да, молодой! — Слова Младжена гулко отдавались в деревянной посудине. — Молодой, а сколько всего повидать пришлось! С тринадцати лет воюю. Привык уже. Девчата вон говорят, что я грубый, но тут уж ничего не поделаешь — таким меня жизнь сделала. Можно сказать, состарился молодым. Однако вот ты, товарищ делегат, нисколечко не похож на старого, закаленного в боях партизана. — Младжен осторожно вытащил голову из чана и сел. — Вот скажи, ты убил хоть одного врага? — спросил он.
— Всякое бывало, — неопределенно ответил Стево.
— Нет, ты скажи, хоть одного усташа отправил на тот свет?
— Какой ты любопытный! Я стрелял во всех усташей, которые попадались мне на мушку.
Щеки молодого партизана раскраснелись от жаркого пламени. Он был явно недоволен ответом.
— Эх, трудно с вами, с образованными, разговаривать! Непонятные вы какие-то. А вот если бы ты меня спросил, как я тебя сейчас, то я бы ответил так: дорогой мой, связной Младжен прикончил их немало, но ни одного — просто так, от нечего делать. Не люблю я этого. Даже расстреливать не могу. Не по-мужски это как-то — стрелять в безоружного... Другое дело в бою, когда он в тебя тоже целит.
— Это верно, — согласился Стево.
— Еще бы не верно! — очень серьезно заключил Младжен.
Он задумался, собираясь задать новый вопрос. Молодые всегда очень любознательны. Война помешала их учебе, и обычное стремление к познанию превратилось у них в настоящую страсть.
Младжен взглянул на кучу соломы:
— Маркан с головой закопался. И храпит, как медведь. Вот у кого все просто! Бывало, идешь с ним по бездорожью, спросишь, где ночевать будем, а он отвечает: «Не бойся, земля — перина, небо — одеяло, переночуем лучше, чем в доме». И добрый он очень. Я готов поспорить: не пройдет и нескольких дней, и ты его полюбишь, как родного брата.
Стево посмотрел на ворох соломы, который медленно поднимался и опускался в такт дыханию спящего. Оттуда доносился мощный храп, заглушая потрескивание сырых поленьев в костре. Стево вчера впервые встретился с этим уже немолодым партизаном, который представился ему так: «Маркан, командир взвода связистов, остальные подробности про мою личность пусть тебе другие рассказывают. — Он держал небольшой кусок кукурузного хлеба, тут же разломил его и протянул Стево: — Пожуй-ка! Чем богаты, тем и рады». Стево поблагодарил и отказался. «Кто на войне не ест того, что само в руки идет, тот долго не продержится», — заметил Маркан. Ничего не говоря. Стево показал ему кусок зачерствевшей погачи, который уже три дня таскал в кармане. Однако Маркан, похоже, все-таки немножко обиделся. Это было видно по его лицу. Он подкрутил усы, кашлянул в кулак и сказал: «Тебе здесь, товарищ делегат, будет хорошо. Отдохнешь, подлечишься. Будешь нам газеты читать, чтобы Младжену передышку дать. Попутно и его подучишь. Надо из него настоящего человека сделать. Он молодой еще, горячий не в меру, да и мозги у него немного набекрень, но это все ничего. Веселый он, пошутить, посмеяться любит. И смекалистый... Меня-то, дурака старого, уже ничему не научишь, а он все ухватывает... Ну ладно, пойду-ка сосну, а то ведь весь день топать пришлось». И он побрел к сараю. Обернувшись, он бросил: «Еще наговоримся, товарищ делегат!»
В сарае он разложил костер, к которому потом подсели Стево и Младжен. Весь отряд ушел в Унскую долину — партизаны получили приказ взорвать немецкий бронепоезд.
Младжен бросил взгляд на открытую дверь сарая.
— Не привык я спать, не выставив часового. По-моему, мы стали забывать об осторожности.
— Так ведь мы же на свободной территории, — заметил Стево.
— Осторожность никогда не помешает. Я вовсе не хочу, чтобы меня прирезали во сне, как ягненка. Здесь уже были такие случаи. Вот в Комленаце, например... Усташи ворвались ночью в село и перерезали всех. Даже скотину и собак не пощадили. Оттого-то там теперь и собачьего лая больше не слышно.
— Ты эти места хорошо знаешь?
— Как свои пять пальцев. Кроме того, я записываю все, что случается с нашим отрядом, и помечаю, по каким местам мы проходим.
— И много у тебя таких записей накопилось?
— Нет, я только недавно начал. — Он вытащил из-под соломы сумку, расстегнул ее и достал потрепанный блокнотик. — Вот это мой дневник.
Стево начал осторожно перелистывать покоробившиеся от сырости страницы. Почерк был твердый, четкий.
— «Маркан поцеловал эту здоровенную Стевку из Тимара», — прочитал он несколько строк и удивился: — Так ведь это, кажется, моя родственница! «Я этого не видел, только слышал чмоканье. Они думали, что я сплю в сарае, а я не спал. Уж я их подразню! Они еще потом долго шептались, но я уже не прислушивался. Со стороны Подкозарья раздавалась канонада, и я заснул». — Он перевернул страницу и продолжал: — «Я долго уговаривал Маркана, чтобы помог мне стащить в одном богатом дворе жирную курицу, но он отказался. Ну и дурак! Весь день в животе урчало от голода. Постреляли в немцев через реку.
