Майкл удивленно вскинул на Хармона глаза.
— Помочь нам? Разве вы больше не с нами?
— Я… боюсь, что нет, Майкл.
— Неужели вы не хотите вернуться, господин Хармон?
— Я… — Хармон покачал головой.
— Неужели вы не тоскуете по родине? Разве вы не хотите снова увидеть Землю?
Нотки недоумения и удивления в голосе Майкла превратились в откровенное неверие.
— По правде говоря, Майкл…
— Неужели вам нравится жить здесь? Вам что, нравятся эти люди и то, как они живут?
Внезапно разволновавшись, молодой человек больше не слушал его. Впервые Хармон видел его таким — подлинным энтузиастом, с жаром отстаивающим свои идеи. Невероятно, почти с первой же фразы он затронул область высшего интереса сына Вайермана.
— То, как они живут?
— Вы понимаете, что я имею в виду. Они грубы, они неотесаны, они не умеют себя вести… земляне совсем другие.
Хармон глубоко вздохнул.
— Ты так хорошо знаешь землян, Майкл?
Парень покраснел.
— Ну… конечно, я почти не помню Землю…
В течение нескольких секунд Майкл, чуть успокоившись, искал возможные контрдоводы. Потом снова бросился в атаку с удвоенной силой.
— Моя мать много рассказывала мне о людях Земли и о том, какой там была жизнь. Она показывала мне фотографии самых известных мест на Земле — большие красивые здания, музеи и библиотеки. Она рассказывала мне о Пятой Авеню, о Триумфальной Арке… — выговаривая последнее название, сын Вайермана запнулся. — О Женеве и Риме… о всех знаменитых городах.
— Я понимаю… Тогда наверно ты заметил, что многие земные здания ничуть не выше центаврианских. К тому же, музеев немало и тут.
— Я знаю. Но здесь никто не ходит в музеи, они никому не нужны.
— Да, ты прав… — Хармон почувствовал полную неспособность возразить что-то. Что может занять место мечты, которую лелеяли всю жизнь? Какие слова, какие аргументы могли одолеть искренние и глубинные эмоции?
— Значит, ты считаешь, что земляне и центавриане непохожи друг на друга?
— Конечно, а как же иначе! — воскликнул Майкл Вайерман. — Возьмите хотя бы историю. Откуда здесь взялись все эти люди? Просто они не нашли себе место на Земле. Это или неудачники, или отщепенцы. Вместо того чтобы попытаться влиться в круг цивилизованного общества, они бежали от него.
— И какое общество могли построить такие человеческие отбросы на Чиероне? Они трудились — само собой они трудились, но каждый из них сам по себе, не вспоминая о своем соседе — они достигли успехов в технике — а почему бы и нет, ведь планета богата полезными ископаемыми, только давай копай, любой добытчик за год делал себе тут состояние — но что здесь за жизнь? Все думают только о себе, наводнили свой мир блестящими безделушками и ревущими машинами и ни о чем больше не помнят.
— Что за наследство они могут оставить своим потомкам? Какие у них идеалы? Что у них за образование? Да, среди них встречаются симпатичные люди. Некоторые из них довольно умны. Некоторые из них серьезно смотрят в перспективу и не зарываются носом в рутину. Некоторые из них даже говорят о том, что жизнь должна быть устроена иначе — но все эти крупицы тонут в общей массе; на фоне толпы эти единицы ничто.
Лицо Майкла Вайермана пылало. Он словно бы поджидал здесь Хармона, чтобы высказаться и теперь желает спора, горячей дискуссии — а может быть просто хочет, чтобы его переубедили?
Томас Хармон медленно покачал головой. Ну что поделаешь с таким? Он ведь уже немало прожил на этом свете — как-никак четверть века осилил. Что будет с ним через следующую четверть века, изменит ли он свои взгляды на жизнь, чему научит она его чему-нибудь? Вот, например, он, Хармон, находится теперь так далеко от того, чему его давным-давно учили другие и до чего он когда-то доходил своим умом сам. Кто такой этот Майкл — ни рыба, ни мясо — тонет в воде и беспомощно бьется на суше — Боже мой! Нужно думать не о том, чем станет этот вызывающий беспокойство мальчик, а о том, что он есть сейчас!
Кто я такой чтобы рассчитывать здесь на успех, что я могу — разве произнести над ним пару магических слов, которые заставят его думать иначе?
Почувствовав к Майклу симпатию, Хармон вдруг понял, как молодой Вайерман стал таким, как он есть. Водоворот жизни захватил его, сковал по рукам и ногам и исказил форму его сознание, но повлиял при этом не только на него, но и на всех тех, кто был в ответе за него, кто должен и обязан был эту форму сознания выстраивать.
Поражение — поражение, которое никто не хотел признавать, поражение, называющееся любым другим именем кроме истинного, потому что
