телу из глубоких царапин обильно текла кровь. Раны посыпали солью и перцем, для усиления мучения, конечно.
В общем, над ними трудились долго и добросовестно, но стараясь не нанести серьезных увечий, руку Кочетова сразу перетянули в локте, отрубленное предплечье, висевшее на лоскутах кожи, отсекли, кровь быстро остановили и, помазав рану какой-то маслянистой жидкостью, рану перевязали. Хорошо еще, что все это время тот был без сознания. А вождю никто не сделал замечания, хотя хотели многие. Видимо, посчитали, что попорчен хороший материал.
А затем откуда-то, как будто с другого края мира, настолько издалека, что только Сергей смог это услышать, раздался звук, который он узнал. Это было страшно отдаленное пение сигнального рога. Все-таки боевые товарищи ищут, напали на их след, возможно, спешат сюда, одолевая ночь. Надежда пылала в нем, как раскаленные угли догорающих костров в звездном мраке.
Так была преодолена первая часть праздника. Шаман бил в свой бубен и громко кричал:
— Бог-Отец видел нас сегодня, видел наши деяния и был доволен.
— Бог-Отец доволен! — вопила уставшая толпа.
— Возобновим завтра наше служение, чтобы Бог-Отец был еще больше доволен!
— Возобновим служение! — повторяли кентавры.
Пленников развязали, и, за исключением Арсуна, которого отделили от всех до утра, людей поволокли во тьму за пиршественными столами. Там всех дожидалась глубокая яма, вырытая давно, так что стены и дно успели прорасти мхом. И непонятно было, кто вырыл эту западню со стенами отвесными и даже расширяющимися внутрь — кентавры из-за особенности своей анатомии землекопами были плохими.
Поверху бросили деревянную решетку, выставили часовых и оставили пленных в покое.
До утра.
Глава 17. В ТЮРЕМНОЙ ЯМЕ
— Рождаться, страдать, умирать… К чему? Мы думаем, что живем, а сами лишь проекция на экране, призраки, жаждущие надежды и любви. Жизнь зажигается и рассыпается пеплом. Пустыня, беременная зимним холодом, тьма подземелий, шум крыльев невидимых птиц… Множество убитых на рассвете и днем, удушенных ночью, и стены тюрем, и смрад падали, в которую Бог-Император превратил детей своих. К чему? Неужели только для того, чтобы кто-либо один из миллиардов постиг высокое? Чтобы мужественно умереть?
В темноте ямы голос Семена Кочетова задавал эти вопросы не спеша, очень спокойно, как бы самому себе.
Из мрака плотного, как нечто осязаемо-твердое, ему ответил Малинин:
— Не будем раздумывать над смыслом всей суммы перерождений. Этого не дано понять и нашему дражайшему Богу-Императору, который, как известно, и не Бог вовсе, а лишь управитель той сложной интеллектуальной машины, которую оставили нам предки. Своими стараниями человек заслуживает гармонию в следующих перерождениях, ибо, если в одном месте чего-то много, в другом уже меньше. Я давно покончил бы с жизнью, если бы не уверенность в существовании загробной справедливости. Иначе нельзя принять временные несправедливости бытия.
Нашел в себе силы для разговора и Исаев:
— В тебе говорит слабость, наш бедный философ. К чему нам, считай уже неживым, топтаться на алтаре, отшлифованном самоутешающимися слепцами? Не надо искать подпорок в истории, оглянись на нашу жизнь и ответь, почему побеждают всегда хитрые, лживые и подлые? Вот возьми: зеркальную копию нашего предводителя, копию несостоявшегося Премьер-министра Николая Орлова. Все знают, что его обвинили зря, что он был невиновен и никто — никто! — не выступил против дикого обвинения тогда, десять лет назад.
— Я это знал и говорил, — вмешался Сергей.
— Да кому интересно ваше мнение, дражайший Сергей Владимирович?
— Мне. Может, я и в паломничество пошел, только, чтобы найти справедливость у Бога- Императора.
— А может, и нет? — язвительно спросил Исаев. Сергей промолчал.
— Ах, Кирилл, Кирилл! Твоя революционная страсть делает тебя нетактичным, — сказал Малинин.
— Прости, — с неожиданной теплотой отозвался Исаев. — Я никого не хотел обидеть. Я знаю, как трудно, каждому из нас. Но я хотел бы все-таки когда-нибудь, спросить его прямо: зачем? Зачем он позволяет эти мучения, эту ложь, эту дикость? Зачем наделил людей стремлением доминировать?
— Увы, ты не хочешь видеть систему и потому тонешь в частностях. Быть может, наш путь наименьшее из зол? — мягко упрекнул его философ.
— Нет, — вмешался Кочетов, — просто Кирилл умеет думать.
Воцарилось молчание. В тишине было слышно шуршанье жучков, перестук копыт стражников. В тесной, яме, измученные пытками, они лежали, почти касаясь, друг друга.
— Я не понимаю вас, — сказал вдруг Радим. — Все так, просто: есть общий враг, есть Бог-Отец, который ведет нас к победе… К чему дрязги, непонимание?..
— Это потому, мой друг, — ответил Малинин, — что вы живете в племени. А человек и был создан изначальна для маленького коллектива, для жизни в составе рода, семьи. Людьми были только члены рода, все другие считались не просто чужими, а нелюдями. И нелюдей так, много, что спасает только родовое братство. Мы жили в обществе, где миллионы, миллиарды людей, а нелюдей — нет. На нашу долю выпала свобода выбора своего врага. Зачастую только подводят критерии…
— Ты хочешь сказать, что человек обречен постоянно искать врага, потому что он так создан? — задумчиво спросил Радим.
— Примерно так, хотя есть еще масса других инстинктов, которые, в свою очередь, делают нашу жизнь адом.
— Моя жизнь была ошибкой, — внезапно произнес Кочетов. — Я думал, что в Империи можно сохранить честность и непоколебимость убеждений. Я не заметил, как стал робким. Я жил трусом. Вместе с другими ничтожествами. Я был крупицей безответной толпы. Я спокойно наслаждался нравственной жизнью. Никто в Империи не может не изувечиться, не задохнуться. Я не буду сожалеть о своей гибели.
— Ты, мой побратим, не трус, — вмешался Радим. — Я горжусь, что сражался рядом с тобой.
— Спасибо… мой побратим. Может… Снова молчание в темноте, настоящая темнота пещер или подземелий. И звезд не видно, одни тучи…
— Семен! — позвал Малинин. — Ты жестоко осудил себя. Однако ты ведь жил чем-то?
— Я пытался найти правду в истории. Я пережил нашу республику и отверг ее.
— Почему? — спросил Исаев.
— Не было в истории Империи, которая существовала бы не ради грабежа. Метрополия рано или поздно всегда начинала извлекать все из провинций. Империи кормили свой центр, как мы столицу, и приручали жителей к тунеядству. Каждый гражданин центра становился вольно или невольно участником этого грабежа. Империя живет за счет налогов. А человек, как мы тут уже говорили, создан для жизни в племени. Империя — это слишком много. Управлять ею можно только силой и ограблением подданных. Наш Бог- Император, наш Бог-Отец — творец этого грабежа.
— Вот уж не думал, где могу найти сторонника, — с горечью сказал Исаев. — Хотя…
— А может, Бог-Император сам в тисках необходимости? — вдруг первый раз за все время отозвался Илья. И в яме вновь воцарилось молчание…
Глава 18. ТИРАННОЗАВР РЕКС
Утро было прохладным, и израненные тела пленников зябли. Однако чувствовал себя Сергей неплохо. Накануне, перед тем как сбросить в эту яму, раны их смазали сильно пахнущей травами мазью и сверху, для совершенной законченности, густо присыпали горячим пеплом.
Туман, проплывая, опустился и к ним. Капельки росы оседали на грязные тела. Хотя наверху и слышался приглушенный гул огромной массы живых существ, их не тревожили. И было непонятно, хорошо ли это или плохо.
Между тем стало теплее. Солнце, букашки, мелкие жители трав и птицы со всей убедительностью свидетельствовали, что день начался.
Потом наверху началось шевеленье. Им была торопливо опущена корзина с жареным мясом, пучками
