внимания.
Нас, героев этой истории, было человек десять — все, что осталось за два года войны от взвода. Одежда наша была основательно потрепана во фронтовых передрягах, а появиться в городе в дырявых галифе мы не решались.
В тот день, рассевшись, как обычно, в тени на опушке леса, мы, почесываясь, мечтали о разных городских прелестях. Некоторые до войны бывали в этом городке и теперь рассказывали о его кинотеатрах с пестрой рекламой и о городских базарах, заваленных яблоками, грушами, инжиром… да и чего там только не было.
Кто-то вспомнил о мороженом.
Мороженое. Огонь войны… ледяное мороженое!
Разговор уже пошел о чем-то другом, как вдруг один паренек мечтательно сказал:
— Эх, потанцевать бы! В городе и сейчас, наверно, танцы бывают. И танго танцуют, и фокстрот, и румбу.
Мы переглянулись. В наступившей тишине один из нас, бывший музыкант, — мы тогда все были бывшими, — стал насвистывать мелодию знакомого фокстрота. А все остальные, будто сговорившись, разбились на пары и начали танцевать, назло городу и всем его обитателям.
— На войне парни всегда танцуют с парнями, а девушки с девушками, — промолвил бывший писатель, который впоследствии рассказал о войне много печальных и героических историй, оставив на мою долю разве что эту, смешную.
Мы подумали, что, вероятно, были бы желанными гостями в этом городе, если бы… Но ведь не пойдешь в город в таких драных галифе!
— Надо же что-нибудь придумать, ребята, — сказал паренек, который первым вспомнил о танцах. В голосе у него было столько мольбы, что музыкант сочувственно пошутил:
— Так это очень просто. Для чего же существуют фиговые листья?
Танцующие остановились.
— А ведь это мысль. Почему бы не попробовать? — подхватил писатель.
Спустя несколько минут мы уже были в лесу. Надо было видеть, как серьезно и деловито прореживали мы фиговые деревья. Когда листьев показалось достаточно, началось великое преображение. Пришпиливали, приклеивали, пришивали…
Через полчаса мы были готовы к покорению города. Кто-то дал команду построиться, и, провожаемые одобрительными замечаниями всей роты, мы двинулись вперед.
Сверкая свежей зеленью заплат, мы входили в городок.
— Адамы идут!
Воскликнувший это остряк и не подозревал, как прочно прилепится к нам это прозвище.
— Да, война штука сложная, — сказал внезапно бывший музыкант и, как бы в подтверждение своего глубокомысленного замечания, стал насвистывать какое-то забытое танго. От этой легкомысленной мелодии мы сбились с ноги и зашагали как попало, с интересом поглядывая вокруг.
Здесь все было по-старому. Были и девушки, и продавцы мороженого, и большие, разноцветные афиши кино.
Одна из них зазывала на довоенный фильм «Свинарка и пастух».
— А мне казалось, что свинарок и пастухов давно уже нет, — все солдаты, — сказал бывший писатель.
Дойдя до городской площади, мы разделились. Писатель со своими друзьями пошел в кино, двое отправились на базар, а мы с музыкантом поспешили на танцы в ближайший парк, откуда доносилась музыка.
Перед тем как разойтись, мы условились встретиться на городской площади.
— Адамы идут!
Эта весть опередила нас, и на танцплощадке раздался дружный смех.
Парней было мало. Девушки в основном танцевали с девушками, но к нашему появлению они почему-то отнеслись равнодушно.
— Вам бы с ангелами танцевать! — крикнул нам какой-то парень из местных. Он был в восторге от собственного остроумия.
— Как же случилось, браток, что ты не с нами? — поинтересовались мы в ответ.
— Я уж был и вернулся.
— Когда ж ты успел?
— Ушел было, да в тот же день и обратно.
— Ах, было ушел и обратно, — с издевкой повторили мы в один голос и двинулись к парню. Он испуганно попятился к выходу, а его подружка осталась одна. Мы воспользовались этим и стали приглашать ее, но она упорно отказывалась.
— Почему вы не хотите потанцевать с нами?
— Не хочу, и все.
— Но почему?
Девушка не ответила. Она смотрела вслед удалявшемуся парню, и музыкант, пожалев ее, решил позвать его обратно.
— Эй, парень, вернись!
Но парень не возвращался — наверно, не доверял нам, хотя у нас в этот день не было ни малейшего желания драться и портить кому-то настроение.
— Как хочешь! — крикнул ему вслед музыкант и повернулся ко мне. — Что же нам остается делать? Давай хоть с тобой потанцуем.
Сначала станцевали танго, потом румбу и фокстрот. Наконец нам это надоело. Мы просто сидели и смотрели, как танцуют другие. А когда подошло время, направились к городской площади.
— Интересно, как другие провели день, — задумчиво сказал музыкант, а потом неожиданно попросил не рассказывать о нашей неудаче. — Я когда-то был очень самолюбив, — закончил он с улыбкой.
У возвратившихся с базара был очень довольный вид. Они до отвала наелись фруктов, успели полакомиться мороженым и теперь, захлебываясь, рассказывали о проведенном дне. Их тоже повсюду встречали смехом и вслед кричали «Адамы».
Вдруг выяснилось, что один парень нигде не был. У него оторвался фиговый листик, и он дожидался нас, прилипнув к скамейке. Рассказывать ему было нечего.
— Ты бы хоть в кино сходил, там свет тушится.
— Не успел…
Скоро вернулись из кино и остальные.
На площади столпился народ и со смехом наблюдал за нашим построением.
— Адамы уходят! — крикнул кто-то из толпы, но тут же раздался другой голос:
— Приходите завтра!
Мы, не ответив, тронулись в обратный путь. Нас провожали веселым шумом.
В этом военном аду люди выдумали себе маленький рай, а мы были в нем Адамами. Адамами без Ев.
Война еще не кончилась, и мы возвращались на фронт, унося с собой эту забавную историю одного дня.
Дождливый день
Он любил дважды, давно, очень давно, и обе любви сейчас стали песней.
За окном шел дождь, а он, положив руки в карманы брюк и насвистывая, ходил из одной комнаты в другую. В карманах штанов валялись пуговицы, которые нужно было пришить, но он не пришивал их, и рубашка не застегивалась. Он прохаживался с открытой грудью, насвистывал песню своей первой любви,
