умела говорить человечьим голосом, пела и рассказывала волшебные сказки.
Он вдруг с удивлением ощутил присутствие запахов и образов детства. Из утраченного прошлого доносится знакомое благоухание мокрой от дождя глинобитной стены их дома. Знакомая тень тополя удлиняется, ложится под ноги. В тени мелькают веселые сабли, звучат сказки. И в наступающих сумерках кто-то предлагает:
— Давайте сыграем в прятки.
— Сыграем, — отвечает он.
А мать зовет:
— Андраник, домой, уже поздно!
Ему слышится совсем не изменившийся голос матери. Издали, из дальних далей; звучит и кажется нежнее…
На миг он цепенеет, хочет встать с места, броситься на зов, но скрип алюминиевого протеза возвращает его к действительности, и он остается в своей коляске, непричастный к голосам гостей в комнате, одинокий.
И снова чередой проходят игры детства. Игры детства, их всегда прерывали ночи детства, неизвестно почему опускавшиеся в самый разгар игры и заставлявшие мать звать его домой.
Потом припоминается любимая дорога к лесной избушке, по которой он всегда проходил, уже лежа в постели.
Необыкновенной была лесная избушка тех детских лет.
В темной ночи ухала сова, издали доносилось завывание белого волка. Да, белого. Пока еще белым был этот волк. Потом слышались песни жившего на полянке гнома. Гном приходил проверять, целы ли сокровища, спрятанные в дупле самого большого дуба. Всегда в это время поднималась буря, древний дуб падал и выворачивал из земли корни.
Каждый раз он приходил и спасал гнома, стонавшего под ветвями раскидистого дерева. А этот неблагодарный маленький гномик с недовольным брюзжанием забирал сокровища и скрывался в густом лесу.
В детстве не было дня, чтобы он не пришел в лесную избушку и не спас неблагодарного маленького гнома.
Гномик был только в детстве. Он не дожил до его юности.
А юность пришла нежданно-негаданно. Однажды перед сном он вдруг подумал о девочке из соседней школы.
День был пасмурным, и девочка, протянув ладонь и закрыв глаза, бродила по тротуару взад-вперед. Шла, останавливалась, открывала глаза, проверяя, не сбилась ли с дороги, и снова шла.
— Чего протягиваешь руку, как нищенка? Чего просишь?
— Дождя, — ответила тогда девочка и засмеялась. Не раскрыла глаз, не посмотрела на него. На ее узкой ладошке блестели две капельки дождя. Может, их и не было, но ему тогда привиделось — две капельки.
Потом весь день лил дождь, а вечером, лежа в постели, он подумал о девочке. Закрыв глаза, он мысленно перенесся в свою лесную избушку. Над лесом шел дождь. Не ухала сова, не выл серый, да, теперь он стал серым, волк. Буря не выворачивала с корнем деревья, и не жил больше в лесной чаще на краю поляны неблагодарный гномик. Все изменилось.
Теперь на пороге избушки его ждали девочка и собака. Девочка, протянув ладонь и закрыв глаза, улыбалась небу, солнцу и лесу.
— Зачем протягиваешь ладонь?
— Ловлю предрассветный дождь.
…Мать разбудила его поздно. Он чуть не опоздал на уроки. Далекие забытые рассветы… Они всегда прерывали его юношеские сны.
Потом, спустя годы, изменился и лес, и избушка в лесу.
Гордые дубы возносили свои могучие ветви в грозовое небо. Звучала музыка, гремели героические марши. И другая девушка, не похожая на девочку с протянутой ладонью, ожидала его на пороге избушки. Она ладошкой не ловила дождь, она каждый раз крепко обнимала, целовала и шептала на ухо: «Я люблю тебя».
Эта девушка очень была похожа на их соседку, но соседка никогда не улыбалась ему, не обнимала и не шептала «Я люблю тебя».
Поздними вечерами, когда он возвращался домой, она тайком целовалась с каким-то парнем в темном подъезде. И каждый раз, когда он проходил мимо них, она останавливала его, гладила по голове и спрашивала: «Уже поздно, тебе спать пора. Где ты бродишь?»
А ему не спалось. Он был почти взрослым юношей и мог провести ночь без сна, если бы мать не звала домой, не заставляла бы ложиться в постель.
Засыпая, он закрывал глаза и переносился в лесную избушку.
В избушке его ждала девушка. Она обнимала его и шептала: «Я люблю тебя».
…Он начал опаздывать на уроки. Никто не заметил, как наступила буйно растущая, вихрастая, непокорная, наливающаяся силой его юность.
И однажды соседка вернулась домой одна. Глаза ее опухли и покраснели. Увидев его в подъезде, она спросила:
— Уже поздно, почему не идешь спать?
Девушка обняла его, поцеловала и каким-то глухим, далеким голосом проговорила:
— Уезжаем, Андраник, уезжаем из нашего города. Так сложилась судьба…
Как сложилась? Не сказала.
Ночью, в постели, он впервые подумал, что не все в мире так, как нужно. А когда закрыл глаза, то пришел вместе с друзьями в свою лесную избушку с намерением что-то изменить, перестроить в мире. Друзья спорили долго, каждый предлагал свое. У всех было разное мнение.
Назавтра, во время большой перемены, он поведал ребятам о своем открытии, Но никто не понял его. А один из отличников, тот самый, который потом стал преподавателем и до сего дня доволен и миром и собой, с насмешкой заключил:
— Просто ты слабый ученик, и поэтому все тебе не так.
Не поняли.
Впервые он остался один, один-одинешенек в своей лесной избушке с ожидавшими там собакой и соседской девушкой, говорившей глухим, далеким голосом: «Уезжаем, Андраник. Так сложилась судьба…»
А потом?.. Потом университет…
Сегодня друзья жены опять собрались праздновать очередную годовщину окончания университета, а он и не помнит, когда сам окончил.
И окончил ли вообще?
Он сидит в коляске и смотрит с балкона на осенний дождь, на брошенный под дождем недостроенный домик, и перед ним вереницей идут воспоминания студенческих лет.
…Желавшие все познать, студенты тщательно записывали лекции и на экзаменах дословно пересказывали их.
А он не ходил на лекции. Бродил по длинным коридорам университета в поисках таких же, как он, сбежавших с занятий студентов. Однажды в коридоре он наткнулся на девушку. Она стояла у окна и выглядывала на улицу. В руке у нее была гвоздика.
— Люблю, когда девушки сбегают с лекций.
Девушка удивленно обернулась.
— Ошибаешься. Просто лектор не пришел, мы свободны, — насмешливо улыбаясь, ответила она.
— Почему же не идешь гулять?
— А он может еще прийти.
Это была не та девушка, которую он искал, хотя она была красива. Вернее, миловидна, — так он думает сейчас, через много лет.
У нее была тонкая талия и полные ноги. На свету, у окна, просвечивали через платье округлые
