— Но ведь вы сами говорили, Ева Арамовна, что в нашем исполнении даже грустная песня звучит весело, и это попросту потому, что мы — дети.
— Да, я действительно так говорила. Но Ашота ведь тогда в нашем классе еще не было.
Все мы оглянулись на Ашота. Этот маленький, худосочный мальчик вдруг показался мне таким же старым, как наш школьный сторож, даже, пожалуй, еще старше. Он не улыбнулся, не возразил, лишь опустил свои грустные глаза и в этот день больше не пел. С того дня мы перестали его называть Латкой. Однажды нам надо было обсудить, как лучше дать сдачи соседнему классу, и мы обратились за советом к Ашоту, а он сказал:
— Лучше всего не затевать драку. Если хотите, я пойду к ним, объясню, что вы не будете драться.
Мы не стали с ним спорить. На большой перемене, когда обычно начиналась драка, мы остались в классе, не вышли в коридор, а Ашота отправили парламентером в соседний класс. В знак мирных намерений он держал в руках белый носовой платок. Ашот что-то сказал ребятам и показал им свой белый платок. Потом двери закрылись.
Большая перемена подходила к концу, когда Ашот вылетел из соседнего класса. Он прижимал платок к разбитому носу. Волосы были всклокочены, под глазом красовался синяк. Мы не могли оставить безнаказанным избиение нашего парламентера и, испустив боевой клич, набросились на соседей. Началось побоище. Никто не слыхал звонка на урок, мы даже не заметили директора.
— Кто зачинщик этой безобразной драки? — директор строго смотрел из-под очков. — Всех выгоню из школы, если не назовете его! — Он хитро прищурился, словно давая понять, что он уже знает имя главного виновника и лишь испытывает нашу честность.
Ева Арамовна была страшно взволнована, и мы все чувствовали это.
— Так, значит, не желаете говорить? Хорошо. Тогда я вынужден сам назвать зачинщика! Новичок, как тебя зовут? Ишь ты, от горшка два вершка, а на прическу поглядеть — совсем взрослый!
Никто не засмеялся, хотя директор говорил с явной целью вызвать насмешки над нашим товарищем.
— Я согласился принять тебя в свою школу из детдомовской с твердым условием, что, если узнаю хоть что-нибудь плохое о тебе, тотчас же выгоню… Встать! Слышишь? Тебе говорят! Встать! Так… А теперь забирай сумку и ступай вон! Вон из моей школы! — сорвался на крик директор.
Мы все как один встали, взяли сумки и ранцы и приготовились выйти из класса.
— Что такое? — обескураженно спросил директор, повернувшись к Еве Арамовне.
Та не ответила: она сама собирала бумаги. Кто-то из ребят, теперь уж и не припомню имени, крикнул изо всех сил:
— За что вы хотите исключить нашего товарища? Он ни в чем не виноват и никуда не уйдет из нашего класса!
Так оно и случилось. Ашот остался с нами. Он подружился со всеми и рассказал нам о своих родителях, о детдоме. Теперь мы поняли, почему песня «Дин-дон, дин-дон» получается у него такой грустной.
— Мои родители умерли там, в Сибири, здесь я у тетки. Может, потому и получается грустно, а то отчего ж не петь так, как вы.
Мы не спорили, и кто-то из нас сказал:
— Вот что такое детство, даже грустная песня звучит весело в наших устах.
И мы весело расхохотались над сказанными по-взрослому словами, не зная, что в ту минуту незаметно для самих себя попрощались с детством, с тем самым детством, в устах которого даже грустные песни звучат весело.
Им еще долго пришлось бы ждать
Она больше всего боялась того, что в двенадцать часов, когда наступит Новый год, она уже будет спать. Не дождавшись Нового года, могут заснуть и ее игрушки: кукла с рыжими косичками, кукла с черными косичками и совсем безволосая. Кто же тогда расскажет ей, как прошел Новый год? Поэтому она посадила кукол в ряд друг возле друга, чтоб ни одна из них не вздумала спать.
А мама заранее передвинула вперед стрелки часов, и, когда везде было без пятнадцати минут восемь, их часы показывали без четверти двенадцать.
Елка уже горела всеми своими огнями, детишки были в сборе, даже куклам не хотелось спать.
— Новый год пришел, Новый год! — позвала мама, дверь широко распахнулась, из соседней комнаты показался папа с белой ватной бородой и палкой.
— Здравствуйте, дети, — сказал он, тряся бородой. Папа просто-напросто не знал, каким должен быть дед-мороз, и потому безостановочно тряс бородой.
— Здравствуйте, — ответили дети.
— С Новым годом! — сказал папа.
— С Новым годом, дедушка Мороз! — хором отозвались дети.
Потом ватная борода отклеилась от папиного подбородка и упала, и дети засмеялись. Потом все пели, танцевали и, наконец, разошлись по домам. Для них Новый год уже пришел, а на самом деле было всего девять часов вечера, и им еще долго пришлось бы ждать. Отец сказал:
— Как все хорошо получилось. Когда дело касается детей, надо всегда торопить время и переводить его вперед. Они ведь и сами спешат вырасти. А мне бы хотелось, чтоб время шло медленнее, «перевести» его настолько назад, чтоб стать ну примерно такого возраста, как наша дочка.
— А дальше?
— Дальше я стал бы расти.
— И жил бы совсем другой жизнью.
— Нет, почему же. Так же ходил бы в школу, дрался с соседскими мальчишками, снова пережил бы несчастную любовь, потом встретил бы тебя и сказал то, что было сказано много лет назад.
— А я не помню, что ты сказал мне много лет назад, — схитрила жена.
— Наверное, что люблю тебя.
Она грустно улыбнулась, и муж понял, что не говорил этого.
— Ну, значит, что-то в этом роде.
— Нет, — обиженно возразила жена.
— Не может быть, ну тогда, наверное, я это сказал, вернувшись с войны.
— Нет, — сердито отвергла жена.
— И все равно я хотел бы, чтоб все началось снова.
— Без этих слов стоит ли…
С минуту он задумчиво смотрел на нее. «Другие времена были, революция, гражданская война, снова война, но неужели все-таки не сказал?» — удивился он.
— Ну и что же, что не сказал. Ведь это было понятно и без слов.
— Было понятно, — согласилась жена.
Потом она ушла накрывать на стол, а муж сел за письменный стол и принялся работать.
До двенадцати оставалось несколько минут.
— Скоро Новый год, — сказала жена, входя в комнату. Он наполнил бокалы коньяком и протянул один жене.
— Значит, так и не сказал? — спросил он задумчиво.
— Нет.
— Тогда действительно не стоит переводить назад время, — пошутил он и, подойдя к жене, шепнул ей на ухо: — Я люблю тебя…
Она улыбнулась:
— Я всегда это знала.
