сам не заметил, как мало-помалу стал писать на полях тетрадок рассказы.
Взрослые хитрее. Поля они оставляют перед началом строк, я же так и не научился оставлять поля ни справа, ни слева от строчек и вот что написал там, где полагалось быть полям:
Стояла осень. По нашей улице шел ослик. Через его спину был перекинут пестрый хурджин, из которого высовывались оранжевые и красные морковки, похожие на язычки огня.
Мальчик, увидев ослика, хурджин и морковку, похожую на язычки огня, радостно крикнул:
— Папа, смотри, сколько морковок в карманах у ослика!
Стояла осень. По нашей улице шел ослик. Отец невольно сунул руку в карман, но ничего там не нашел. Он задумался, а потом сказал:
— Ну и что же? Мало ли что лежит в чужих карманах!
В каждом доме среди разных ножей оказывается один, который режет лучше других, хотя от частого употребления лезвие его бывает стертым, а ручка чаще всего сломанной.
Такой ножик был и у нас. Мама посылала за ним:
— Ну-ка, принеси тот нож: этот не чистит картошку.
Отец просил:
— Принеси-ка тот нож: надо поточить карандаш.
Брат говорил:
— Найди-ка тот нож…
А я думал: «Если бы этот нож был моим, я бы всех победил!»
Старый острый нож жил на кухне, тогда как другие ножи хранились в комнате, в шкафу. И хотя они были тупы и ничего не умели резать, по праздникам они все-таки оказывались вместе с ладонями гостей на столе, обменивались ломтями, звонко беседовали с вилками и самодовольно сияли, явно считая, что мир померк бы без их блеска. А тот — старый — оставался на кухне, забытый всеми.
Но однажды во время праздничного ужина мама сказала мне:
— Пойди принеси тот нож.
Я поискал, но на кухне ножа не оказалось. Я заглянул под стол, но и в немытых тарелках, стоявших там, его тоже не было.
— Нож пропал, — сказал я маме.
— Поищи хорошенько, обязательно найдется. Куда он мог деться?
Я снова поискал.
А ножик и в самом деле исчез. Да и почему бы ему было не исчезнуть? Он трудился и уставал больше всех, но никогда не оказывался на столе вместе с руками гостей. Тупым, но блестящим ножам оказывали почет и уважение, а острый нож встречался со своими собратьями только после ужина, когда их, грязных и замасленных, приносили помыть и снова натереть до блеска. Они весело шумели среди немытых тарелок и насмехались над острым ножиком: «Смотрите, какой у него зазубренный край. И ручка сломана…» Глупый смех тупых ножей, должно быть, огорчал и печалил моего любимца. Я был уверен, что старый ножик обиделся и ушел от нас, и сказал об этом маме. Мама засмеялась и сказала:
— Этого не может быть. Как мог уйти нож?
Сейчас, когда мне уже много лет и я твердо знаю, что ножи обижаться не могут, я почему-то верю, что моя детская догадка была правильна.
Который час
Крохотная, смуглая до черноты девчушка стоит на краю тротуара. Передних зубов у девчонки нет, она широко улыбается, радуясь чему-то своему.
— Который час?
Парень с девушкой останавливаются. Откуда здесь, в такой поздний час, взялась эта девочка ростом с мизинчик, что она здесь делает?
— Который час? — переспрашивает парень и смотрит на подругу. Они не знают, они давно потеряли счет времени. Целовались — и потеряли представление о времени, а часов у них нет.
Ребенок весело смеется, словно все ему понятно, и, не дожидаясь ответа, отворачивается, радостно смотрит глазками-маслинками на вышедшего из-за угла, размашисто шагающего прохожего.
— Который час?
— Который час? — человек останавливается. «Вот тебе и раз, и сегодня я опаздываю, дома опять будут ворчать, мол, с гимном уходишь, с гимном возвращаешься». — А зачем тебе знать, сколько сейчас времени?
В щербинке розовато сияет десна, девчонка не отвечает, стремительно поворачивается к женщине, идущей навстречу, и снова задает свой вопрос:
— Который час?
У женщины сжимается сердце, она останавливается:
— Детынька моя хорошая, чья ты, откуда? — спрашивает женщина, а сама, наверное, думает: «Вот бы мне такую!»
Ребенок твердит свое:
— Который час?
— Поздно, деточка, домой пора.
Приближается новый прохожий, и ребенок кидается к нему:
— Который час?
У человека в руках папка, он смотрит па девочку, потом подносит к глазам руку с часами и отвечает:
— Сейчас семнадцать минут десятого, точнее, восемнадцать минут десятого, мои часы отстают на минуту.
И уходит.
Улицу перебегает мальчишка.
Девочка кричит ему вслед:
— Который час?
Мальчишка замедляет бег, понимающе смотрит на девочку.
— Который час? Мышиный спас, — роняет он на ходу и мчится дальше.
Ребенок заливается радостным смехом и стоит на краю тротуара, чтобы еще и еще спрашивать всякого, кто пройдет мимо:
— Который час?
Солнышки
Нынче весне чего-то не хватает. Может быть, неба, заполненного солнышками с детского рисунка. Одно солнце — как этого мало! И почему должно быть всего одно, если на рисунке малыша, лежащем передо мной на столе, одно солнышко всходит из-за домика, другое сияет в зените, третье зацепилось за балкон, а дети, вышедшие встречать весну, тянут за собой на ниточках разноцветные солнышки.
Смотрю на единственное Солнце Весны, всходящее из-за крыш домов, зажмуриваю глаза и говорю себе: вовсе одного и не мало!
Но вот уже два солнца сияют на носках моих до блеска начищенных туфель, два другие заставляют
