Келeр, цолeр...
Веселая песня слагается для радости и веселья, но армянин создает веселую песню, чтобы утешиться, забыть про страдания. Как дитя, родившееся после следующих друг за другом смертей, так дорога была ему эта песня, которую нашел он случайно и боялся теперь потерять, замутить печальным рассказом, скорбным взглядом.
Страна полна была выселенными беженцами.
В такое время казалось преступлением распевать такую песню.
Но песня существовала. И Комитас сошел с дороги, зашагал по полю, чтобы люди своими страданиями и горестями не вспугнули ее.
Тяжелые были времена, такие тяжелые, что даже грустных песен не пелось, но эту сложил не он, а услышал на Игдирской дороге.
Комитас неожиданно вспомнил давным-давно услышанный рассказ слепца.
Отец с сыном на дороге встречаются с жалким нищим.
Нищий мурлычет под нос печальную песню.
— Отец, — говорит сын, — поможем ему.
— Он не нуждается в этом, — отвечает отец.
— Почему? — удивляется сын.
— У него есть песня…
Эта история, которая появилась неизвестно откуда и в вопросах и ответах ожила в уме, вдохновила Комитаса.
— У нас есть песня, — повторил Комитас, — и мы не нуждаемся в помощи. Да, есть песня, радостная песня.
И он запел:
Сам испугавшись своего голоса, он посмотрел вокруг. Никого не было, впереди каменистое поле, вдали копья тополей, белое облако при полете словно наткнулось на тополя и осталось на их верхушках. Казалось, облако пытается оторваться и от этого вытянулось, стало длиннее. Лишь на миг Комитас посмотрел под ноги на посвистывающую полынь и снова на тополя, у которых на верхушках угнездилось облако, и с удивлением заметил, что облако уже сорвалось, отплыло, оставив за собой тонкую белую нить в синеве неба. И внезапно с тревогой он почувствовал, что облако, тополя и трава отняли у него песню. Он уже не помнил мелодии, слова были, но мелодия исчезла.
Несколько раз он повторил первые строчки, повторил, но ничего из этого не вышло. И тогда он попытался припомнить, где и как он услышал эту песню.
…Вначале никакой песни не было, начал он вспоминать, — подводы остановились на дороге в Игдир. В первую подводу были впряжены буйволы. Лбы их были украшены маками, большими маками, величиной в ладонь. В телеге была девушка с босыми полными ногами. Так хорошо она смеялась и так похожа была на ту…
«Кто может знать, что и я любил», — неожиданно подумал Комитас, и сквозь вереницу долгих годов встала перед ним девушка, встреченная во дворе церкви.
«Маэстро, зачеркните мое имя. Пусть не узнают о вашей безответной любви», — издалека, из глубины воспоминаний, попросила его об этом девушка. Он тогда вычеркнул имя с обложки нотной тетради. Комитас попытался забыть девушку, которая мерещилась ему вместо крестьянки, и чтобы вспомнить мелодию песни, начал припоминать все сначала.
Вначале не было никакой песни, — вспоминал он, — на подводе сидела девушка, которая так хорошо смеялась. Телега была полна ароматного сена. Он стал невдалеке от телеги, на обочине дороги, и делал вид, будто любуется закатом.
— Если не любишь меня, чего же ходишь по нашей дороге, — сказала девушка парню. Он отпрягал буйволов.
— Тише, вардапет услышит.
— Вардапет не знает, что такое любовь.
«И в самом деле, кто может знать, что и вардапет любил», — с тоской подумал Комитас.
— Под фараджой не сердце, что ли?
— Кто его знает? — с сомнением сказала девушка.
И ему почудилось, что это было сказано здесь, совсем рядом. Комитас оглянулся вокруг. Пустынное, каменистое поле с тополями-копьями и маленькое облачко, что теперь устроилось на вершине Арарата. «Никто не знает, что и я любил», — с горечью подумал Комитас и снова почувствовал рядом девушку, имя которой он зачеркнул на нотной тетради.
Была осень, глубокая осень, она часто приходила к нему, приходила слушать песни, играть. Играли в четыре руки — Баха, Шуберта, потом его песни. И однажды девушка сказала:
— Странно, когда я слушаю ваши песни, кажется, что сижу возле маленького ручейка, а кругом тишина, удивительная тишина.
Потом замолчали, молчали долго и не играли больше. Руки девушки призадумались над клавишами.
Комитас попытался вспомнить эти руки, но они вспорхнули, словно испуганные голуби, и исчезли вдали.
— Я вас люблю.
Комитас услышал свой голос сквозь вереницу пройденных лет. Это обычное, тысячу раз сказанное слово в то время стало песней, маленькой, ласковой песней. И сейчас, когда он искал найденную и вновь потерянную песню, старая посетила его, завертелась в голове.
Сквозь припев Комитас увидел девушку, вспомнил ее удивленный взгляд, услышал слова, что испуганными голубями притаились теперь у него в душе.
— Маэстро, неужели вы…
— Да, я вас люблю.
— Любите?..
«И почему люди удивляются?..» — теперь, годы спустя, удивился он сам и тотчас же, будто кому-то, ответил вслух:
— Да, люблю.
Девушка из воспоминаний горько улыбнулась. Годы назад он эту улыбку вложил в песню, но люди не увидели, не узнали девушку, что вместе с ним играла в четыре руки, внимала грому и тишине его песен.
— Почему вы опоздали?.. Неужели вы не знали, что?.. Почему же вы опоздали? — сказала тоже девушка.
