прижатым к груди полотенцем и даже не думала вытираться. Она выжидательно смотрела на Павлину.
«Надо на что-то решаться, — подумала та. — Надо прыгать. Не сегодня — так завтра. Или через неделю. Или через две. Я прыгаю. С десятого этажа. Все, я прыгнула».
— Вы мне тогда говорили, что вас воспитала не ваша мать… — Павлина поднесла правую руку к губам и почувствовала, как дрожат пальцы.
— Да, — ответила Антонелла, улыбаясь.
— Так, значит, дама с седыми волосами?..
— Это не моя мать, нет…
— Вы уверены?
Антонелла засмеялась:
— Какая вы странная! Вы меня уже спрашивали в прошлый раз. Я совершенно уверена! — Она опять засмеялась. — Это Изабелль, вторая жена моего отца.
— А вы?
Павлина падает вниз со скоростью летящего к земле после прыжка с десятого этажа тела. Оно с глухим стуком встречается с землей. Павлина превращается в инертную массу разбитой плоти и обломков костей.
— А я — его дочь! — Антонелла приветливо улыбается. — Моего отца, я имею в виду. И моей покойной матери.
Павлина уже не имеет ничего общего с собой. Она просто бесчувственная, аморфная масса, которой не дано знать, что такое душевная боль и страдания.
— Вас расстроила моя история, — говорит Антонелла. — Не надо так переживать! Понимаете, я ведь мамы совсем не знала.
— Это трудно.
Павлина сама не понимает, что говорит. На самом деле она лежит на тротуаре у стены после падения с десятого этажа.
— Мне было полтора года, — продолжает Антонелла. — И…
У Павлины вдруг отяжелели руки, ноги, плечи — все тело. Так она чувствовала себя, когда пришла в сознание после родов.
На лице у девушки появилась смущенная улыбка. Молчание затягивалось. Первой его нарушила Антонелла:
— Мой отец говорит, что я все больше становлюсь похожей на нее. Я думаю, так оно и есть, я по фотографиям вижу. Моя мать была румынкой. Кстати, вы знаете… — Она широко улыбнулась, глядя на Павлину, и добавила: — Странно…
— Мне пора идти, — через силу произнесла Павлина.
Она встала. Антонелла с недоумением смотрела на нее, не зная, как быть.
— Мы скоро увидимся?
— Скоро, — ответила Павлина едва слышным голосом и с трудом сделала шаг вперед.
Антонелла протянула ей руку. На глазах у Павлины выступили слезы, взгляд блуждал.
Она повторила:
— Мне пора идти.
Машинально подала Антонелле левую руку, повернулась и пошла к раздевалке нетвердым шагом.
Сама мысль о необходимости объявить Мирто и Шриссуле о том, что Антонелла не ее дочь, вызывала у Полины чувство протеста, настолько ей было стыдно.
Она поднялась на маленький мостик, перекинутый через Арву, и медленно пошла вверх по набережной по направлению к площади Жонксьон. Преодолев с десяток метров, она почувствовала такую неимоверную усталость, что вынуждена была сесть на скамейку. Узенькая дорожка, снабженная перилами, отделяла реку от набережной. Ограждение это прерывалось пунктиром спусков к реке, которыми при желании могли воспользоваться прохожие для того, чтобы сойти к самой кромке воды. Вода в Арве бурлила и клокотала.
Можно было обогнуть перила, спуститься по склону и броситься в волны. Отдаться течению. Ей не нужно будет двигаться. Река убаюкает ее. Все закончится очень быстро. Все и так уже кончено. Андрианы больше нет. Не будет ее, не будет слежки. И не будет надежды.
Павлина встала со скамейки, шаркая ногами, спустилась по набережной к маленькому мостику и пошла по улице Сант-Клотильд. Подходя к ателье, она поняла, что Мирто уже ушла. Павлина посмотрела на часы: восемь тридцать. Мирто ушла уже два часа назад.
Павлина чувствовала, что ей снова нужно где-то присесть. Мысль о возвращении домой казалась ей невыносимой. Она поднялась по бульвару до площади Пленпале и вошла в какой-то случайный автобус. Как только он тронулся, Павлину охватило беспокойство. Она не купила билета и боялась, что ее могут забрать в полицию. Она выскочила из автобуса на улице дю Стан, ускорила, насколько могла, шаг и через пять минут очутилась у входа в «Корнавен».
Вокзал был практически пуст. Павлина пересекла центральный холл и начала спускаться по ведущей к перрону лестнице, как вдруг ее окружила толпа пассажиров.
Все куда-то быстро шагали. В движении этой массы людей было что-то хаотично-беззаботное и вместе с тем чувствовалась некая целенаправленность. Они знали, куда и зачем идут, в этом их перемещении в пространстве имелся некий смысл.
«Вот нормальные люди, — подумала Павлина. — Все торопятся куда-то! Спешат встретиться с кем-то, кому-то они скажут „мой“. Мой Пьер, мой Жорж, моя Жаннетта».
Павлина повернула назад и слилась с потоком пассажиров, который выплескивался на площадь Корнавен. Она подняла глаза и увидела здание, в котором шестнадцать лет назад познакомилась с Йоргосом. Ничто не дрогнуло у нее в душе.
Павлина пересекла площадь и спустилась по улице Мон-Блан к озеру. Когда она вернулась на площадь Цирка, было пятнадцать минут одиннадцатого.
Павлина не стала заходить к сестрам, хотя обе, в этом она не сомневалась, должны были переживать за нее. Можно будет позвонить им позже.
Придя домой, она обнаружила посреди гостиной Шриссулу. Та была в халате, на лице ее были написаны тревога и волнение. Глядя на Павлину, она воскликнула, заранее предчувствуя нежелательный ответ:
— Это не она, не так ли?
Павлина уперла взгляд в пол и тяжело опустилась на диван. Шриссула медленно покачала головой, как это делают, получив известие о чьем-то несчастье, и села рядом с Павлиной. Она долго молчала, потом спросила:
— Что случилось?
Павлина рассказала о встрече в бассейне. Подруга выслушала ее, не шелохнувшись.
— Мне никогда ее не найти… — застонала Павлина и добавила: — Как же я устала!
Она сжала пальцами виски, покачала головой из стороны в сторону и наконец выдавила из себя:
— Я не буду больше ее искать.
Шриссула взяла Павлину за руку. Они сидели около часа, не проронив ни слова. Как вдруг Шриссула
