ночь, а потом отправят в Нескучный сад — нюхать цветы?
Вчера я ехала в метро и смотрела на людей: если бы они знали! Если бы они только знали! Тогда бы они не смогли вот так спокойно сидеть — «Осторожно, двери закрываются!» — и пялиться в пустоту: «Не прислоняться!» Но я тоже сижу и тоже пялюсь. А внутри, внутри — как дрожащая натянутая струна: «А-а- а-а!» Может, у них то же самое? Внутри? Эй, вы читали? Вы знаете, что они делали с людьми? Что они делали — с моим дедушкой, с моей бабушкой? С моей мамой. Ей был всего год, и ее не с кем было оставить, когда бабушку вызвали на допрос. Вы знаете, что они с нами делали? Если вы знаете, вы должны закричать. Громко-громко. Все вместе. Тогда что-то произойдет. Должно произойти.
Как жить с этим «А-а-а»? Отправиться к кремлевской стене и швырять тухлыми яйцами в могилу отца народов?
— Т-тухлые яйца — д-дефицитный п-продукт. Их н-не очень п-просто достать. П-придется организовать п-производство на д-дому. Что скажет Анна Д-давыдовна?
— Ты подхалим и паяц.
Он мотнул головой — отгоняя ненужные мысли. Он всегда так делал — такое неповторимое движение — отогнать ненужные мысли. Он сказал, что помнит — как внутри все кричит. Когда узнаешь впервые. У него так было — из-за Надежды Мандельштам.
Надежда Мандельштам? Он знает и о Мандельштаме?
Тот спектакль, где я дала ему «роль», стал для него поворотной точкой в жизни. (Вот ведь никогда не знаешь, в какой момент тебе отведут роль божественного орудия в руках Судьбы! Надо хоть спину ссутулить, а то зазнаюсь.) Он выучил все стихи — все, что там звучали. И потом уже не мог остановиться. А после школы — он ведь не сразу поступил, не с первого года, — ему пришлось поработать в библиотеке. И там была одна женщина, специалист по Серебряному веку. Эта женщина заметила, что Вакула читает стихи,
и дала ему Мандельштама. Тогда он понял — только пусть я не обижаюсь, — что такое стихи. Настоящие.
Я не обижаюсь.
Потом эта женщина принесла ему Надежду Мандельштам. И от этой книги у него внутри тоже все нестерпимо кричало. Он был готов лезть на стенку
Но это — от одиночества. От невозможности разделить. У меня же такого нет? У меня ведь есть такие люди, ну, близкие. Которые понимают.
И я сама говорила, что не люблю подвиги. Что мне не очень-то Свобода на баррикадах. Ведь так?
В детстве я так не думала. В детстве я мечтала о подвигах. Нам все время рассказывали про героев. И это казалось красивым — бросаться на амбразуру. Бросаться и погибать. А кругом цветы, цветы. И все поют песни.
Но чаще всего нужно было кого-то убить — какого-нибудь врага. Или царя.
Декабристы хотели убить царя. Народовольцы хотели убить царя. Брат Ленина хотел убить царя. Обычно подвиги совершали мужчины. Но были и женщины. Софья Перовская. Первая в русской истории женщина-цареубийца. Первая повешенная женщина. Символ яростного феминизма, исполнения желаний о равенстве прав.
Но потом Перовская почему-то мне разонравилась. Точнее, мне не хотелось подражать ее смертельному феминизму. Я думала, бывают женские подвиги. Специальные женские подвиги — как подвиг жен декабристов.
Моя бабушка предала дедушку. Моя мама отказалась уехать с отцом на Север. Но со мной все будет иначе. Я рассчитаюсь за них с Судьбой.
Взгляд с близкого расстояния. Как дневник
Почему у меня на душе такой праздник? Из-за причастности к тайному знанию? Из-за пирожков с капустой?
Интересно, на сколько лет Геннадий Петрович старше меня? Лет на пятнадцать? Больше? Но он, наверное, моложе Марии Ильиничны? Или нет?
Аська, думай лучше о высоком. О причастности к правому делу. Ты же хотела?
Весть от Солженицына.
Плюнула в морду системе.
Стала киномехаником. Демонстратором узкопленочного кино.
Ве-есело, ве-есело, весело мне. Весело мне, я скачу на коне…
Мы ходим в кино — в «Иллюзион» и в «Кинотеатр повторного фильма». Иногда — в «Художественный». Чаще всего программу определяет Влад. Его предпочтения известны: Тарковский, Герман, Вайда, Феллини. В общем, все, что труднодоступно и почти запрещено. А сегодня вот ходили смотреть «Площадь Сан-Бабила. 20 часов». По предложению Геннадия Петровича. Владу фильм сразу не понравился, и он весь сеанс мне мешал: с испугом всматривался в мое лицо, загораживая экран, пародировал мои круглые от ужаса глаза и нервно сжатые пальцы. Гладил по руке, уговаривал не портить нервную систему по пустякам — в общем, глумился, как умел. А потом откровенно плевался и утверждал, что только дядя Гена мог повести нас на это дерьмо — из своих замороченных идеологических соображений. Такая примитивная оппозиция «фашисты — коммунисты».
Мария Ильинична с ним не согласилась. Сказала, что фильм довольно живо передает атмосферу послевоенных пронацистски настроенных кругов Италии. И там яркие образы — все эти эмоционально и интеллектуально неразвитые молодые люди…
Я заметила, что вообще-то фильм про любовь. Про то, как люди могли бы жить тихой мирной жизнью. Но их по воле судьбы втягивает в противостояние — со злой и нелепой силой, которой совершенно нет дела до простых человеческих дел и радостей. И эта сила проезжает по ним катком. Геннадий Петрович улыбнулся и мягко возразил:
— Асенька, если бы эти люди не ввязались, как вы говорите, в противостояние, их жизнь была бы сведена к ценностям печного горшка. И о них тогда не стоило бы снимать фильм.
— Поняла, демонстратор? То-то. Держись дяди Гены. Он научит тебя отличать истинное отложного. Чем держаться за печной горшок, лучше кататься на бронепоезде.
После этого Влад со звуком «паф» «расстрелял» сначала Сережку, а потом-с громким «та-та-та» воображаемых врагов в отдалении. Люди стали оглядываться. Мария Ильинична зашипела:
— Влад, мы в общественном месте. Как вы себя ведете?
Влад скорчил несчастную рожу. Геннадий Петрович попросил у него разрешения закончить свою мысль, сказал, что фашизм нужно знать во всех его формах и проявлениях. Он должен быть учтен, препарирован и запротоколирован с анатомической точностью и последовательностью. Мария Ильинична кивала, соглашаясь.
Еще с нами ходили Юля с Мишей и сын Марии Ильиничны.
Спросила у Вакулы, почему Влад все время поддразнивает Геннадия Петровича, даже хамит ему.
Вакула улыбнулся и сказал, что Влад хамит всем — невзирая на лица и положение. И лучше пропускать его слова мимо ушей. Не это во Владе главное.
Он прекрасный художник-тонкий и самобытный. Если я захочу, можно будет сходить к нему в гости — посмотреть картины.
Влад работает сторожем в профилактории завода «Красный пролетарий». Сторожем и дворником. Но у него к тому же золотые руки: он прекрасно режет по дереву. И что-то он там такое вырезал для профилактория — то ли табуретки с узорными ножками, то ли доски разделочные в пищеблок, то ли ручки
