между прочим, нужно купать. И он не может плавать в ванне вместе со страницами запрещенных книг.
Если Геннадию Петровичу до этого нет дела, то она заберет меня к себе.
Геннадий Петрович ответил, что не желает обсуждать что бы то ни было в таком тоне с посторонними. Не желает, чтобы кто-то вмешивался в его личную жизнь. Мы с ним сами решим, как нам жить и что делать. И в дальнейшем он не считает возможным появление мамы в своем доме.
Мама хлопнула дверью и ушла. Геннадий Петрович был очень раздражен.
Но сказал, что мама в чем-то права. И нужно пересмотреть некоторые сложившиеся формы нашей совместной деятельности.
По ритму, в котором приходят Сережины письма, я могу догадываться, что происходит в тундре. Бывает, писем нет целую неделю. Даже две недели. Значит, геологи «ушли на задание». Когда они возвращаются в лагерь, письма приходят почти каждый день, иногда по два письма — если он вдруг забыл вписать какую-нибудь подробность.
Вообще в Сережке, кажется, дремлет этнограф. Надо будет по возвращении предложить ему оформить свои полевые изыскания. Вполне может потянуть на монографию «Особенности родовспоможения у северных народов». С отдельной главой-про еще не освоенные в цивилизованном мире свойства тундровых мхов. Думаю, это будет свежее слово в отечественной науке.
И ведь, небось, пристает со своими расспросами к каждому встречному-поперечному — без всякого стеснения. Будто добытая информация о родах на нартах может сильно на что-то повлиять.
Вчера Геннадий Петрович говорит:
— Ася, письмо на ваше имя уже три дня лежит нераспечатанным. Это неуважение к корреспонденту.
Я написала Сереже, чтобы он посылал письма на адрес Влада.
Оказалось, Сережин дед действительно был этнографом. Довольно известным в своей области человеком. Изучал якутскую обрядовую практику. Поэтому и получил возможность встретиться с Сережиной бабушкой. Она там какое-то время жила в ссылке. Это была его идея, чтобы бабушка в день своей свадьбы надела платье в стиле девятнадцатого века. Ион раздобыл его в театре — выпросил у знакомого директора списанный костюм. Они были веселые люди — несмотря на свою сложную жизнь — и с удовольствием наблюдали вытянутые физиономии случайных свидетелей. Но те, кто давно знал Сережиного деда, удивлялись не этому. Просто загадка какая-то, говорил один его знакомый, почему он не сделал попытки отпраздновать свадьбу в соответствии с якутскими брачными ритуалами.
Людмила Александровна рассказывала и смеялась до слез.
А все волшебные свойства платья бабушка придумала из-за Сережкиных проблем. Из-за его тика. В подростковом возрасте он страшно комплексовал, считал себя уродом. Страдал, что никогда никому не сможет понравиться. И бабушка тогда подарила ему это платье — как воплощенную в ткань надежду. В глубине души она полагала, что никого не обманывает: выполнить все условия, приводящие в действие волшебство, казалось невозможным.
Кто ж знал, что все так получится?
Двойная жизнь невероятно меня угнетает. Во всем этом уже нет никакого смысла. Вместо поддержки Геннадий Петрович в моем лице имеет лишь жизненные осложнения. Изначально все представлялось совсем по-другому.
Глупейшая ситуация. Что можно сказать? «Извините, я люблю другого человека»? Но разве между нами когда-нибудь шла речь о любви? И если это не было основанием для совместной жизни, как может послужить причиной для отказа от нее?
Я сказала, что потеряла всякий интерес к просветительской миссии. И что же?
— Ася! В вашем положении это вполне естественно. Конечно, я иногда бываю несдержанным и раздражительным, но я понимаю, что такое законы физиологии. Телесные потребности, к сожалению, порой выступают на первый план, и не всегда возможно изменить ситуацию волевыми усилиями. Вы не всю жизнь будете беременной. И то, что в вас заложено, в конце концов пробьется наружу.
Теперь уже никто не принимает меня за толстую девочку. Врач считает, что я недобираю в весе, но мой живот кажется мне огромным. Просто загадка, как это все там устроено. Нашла у Геннадия Петровича на полке учебник по анатомии. Совершенно неубедительное чтение. Мол, все дело в эластичности тканей. А по-моему, это похоже на то, как если бы черная дыра вывернулась наизнанку.
Я поняла выражение «нутряная тоска». Я не просто скучаю или грущу-я тоскую по Сереже. Изнуряющей, болезненной тоской. Будто все внутренности свиваются в тугой жгут.
Иногда мне кажется, что если я сейчас-вот прямо сейчас — не почувствую на своем животе его руку, у меня внутри начнет кровоточить.
Для спасения я прибегаю к дикому средству — кладу на живот его письма.
Чем больше живот, тем чаще приступы тоски.
Я долго собиралась с духом и все-таки решила сказать Геннадию Петровичу, что это не его ребенок: когда он уезжал, я неделю жила с Сережей. Поэтому он не несет никакой ответственности ни за мое нынешнее состояние, ни за будущее ребенка. Я чувствую, что сейчас только мешаю ему: пользы от меня практически никакой. И, наверное, всем будет лучше, если я перееду к маме.
Геннадий Петрович повел себя очень странно. Он сказал, что отцовство можно установить только с помощью генетического анализа. И что он никогда не брал с меня никаких обещаний в супружеской верности. Брак для него-чистая условность, некоторая форма компромисса с действительностью. Мы свободные люди и выстраиваем отношения с половыми партнерами по удобной для себя схеме.
Для него было важно другое — близость по духу, общность устремлений. Я не могу отрицать, что это между нами было и, он надеется, не совсем исчезло. Он очень ценил и ценит мое присутствие в своем доме. Его бы сильно расстроило, если бы я, под воздействием излишних эмоций и плохого самочувствия, вдруг совершила необдуманный поступок. Он очень просит меня остаться…
Часть пятая
Глава 1
Меня стали мучить страхи. В общем-то, это естественно — в таком состоянии. Но если кому рассказать, меня засмеют. Мне является кукла Мальвина.
— Подруга, ты не права! Ты плохо себя ведешь. Это может быть вредно для пуза. Подумай, что бы сказал Сережка.
Если бы он что-то сказал, страхи бы отошли, отступили. Для них не осталось бы места. Но его нет рядом. И волевым усилием их не сломить. Они нападают ночью.
В четыре года отец подарил мне куклу — мою первую настоящую куклу. Он специально ездил за ней в магазин «Лейпциг». Иностранное происхождение куклы, с его точки зрения, свидетельствовало о качестве. Кукла была пластмассовой, но немецкая пластмасса своей гладкостью и блеском была призвана имитировать фарфор. К тому же кукла умела пищать «мама» и закрывать глаза.
Первое было не очень важно: чтобы кукла пропищала заветное слово, ее требовалось как-то неправильно трясти и переворачивать вниз головой. Безмолвные кукольные речи, звучащие в моей голове, были более интересны. Но умение закрывать глаза позволяло кукле спать и бодрствовать, то есть жить
