Капитан на судне, как мы уже говорили, царь и бог. До выхода в море было еще далеко, а служанки ландграфини уже дрожали за свою жизнь. И были до такой степени поглощены исполнением воли капитана, что им оказалось не до принцессы Вильгельмины.
А ведь бедная девушка тоже нуждалась в присмотре. Корабль произвел на нее ошеломляющее впечатление. Поэтому неудивительно, что потрясенная Вильгельмина вообще обо всем забыла. Например, запереть свою каюту на ночь. И, конечно, не было ничего удивительного, что капитан, обеспокоенный состоянием своей высокой гостьи, бесшумно приотворил эту незапертую дверь под покровом темноты…
Разумовский ждал, что эта дверь окажется открыта. Он надеялся! Но все же не вполне верил. В тот миг, когда разбухшая от сырости дверь отяжелела и не поддалась руке, его охватила такая смесь ужаса и гнева, горького разочарования, что граф Андрей готов был вышибить дверь, только бы войти!
Может быть, Фортуна, продолжавшая любить его и оберегать, дала ему этот миг промедления, чтобы он успел подумать о том, что делает, что собирается сделать?! На какую опасную стезю ступает, какое преступление – государственное преступление! – намерен совершить? Но, наверное, промедление было слишком кратким, и граф Андрей ничего не успел обдумать. Да нет… он просто не мог ни о чем думать! Он, который не верил, что страсть – это омут, он, который всегда знал, где пролегает спасительное течение, которое вовремя вынесет его, на сей раз ничего не мог поделать со своим безумным, воистину безумным желанием.
Дверь отворилась. Светлая фигура шевельнулась на кровати, привинченной к полу, чтобы не стронуло во время качки или, храни Бог, шторма:
– Кто здесь?
Андрей перестал дышать от звука ее голоса. И все же… если бы она сказала что-то вроде: «Это вы, матушка?» или: «Это ты, Лизхен?», приняв его в темноте за служанку, – может быть, он бы просто ответил: «Это капитан. Я пришел узнать, как вы себя чувствуете, ваше высочество». И тогда, вполне возможно, звуки собственных голосов отрезвили бы их, разговор свелся бы к обмену несколькими вежливыми фразами – и Разумовский удалился бы, с легкой усмешкой посоветовав Вильгельмине все же запереть на ночь дверь. И потом вспоминал бы случившееся, вернее, неслучившееся, с легкой улыбкой сожаления, повторил бы попытку – или не повторил бы…
Но она шепнула:
– Кто здесь? Это… ты?
И все перестало существовать для человека, чей дед некогда получил прозвище Розум именно из-за своего осторожного, расчетливого ума…
Он бросился к постели, в эти протянутые руки, которые вцепились в него так, словно корабль уже шел ко дну, а они чаяли спастись в объятиях друг друга… или утонуть вместе, кто знает?
Они утонули вместе… и лишь спустя несколько мгновений граф Андрей осознал, что совершил самое ненавистное для себя дело: лишил невинности девицу.
Брезгливость? Страх? Может быть, отвращение? Что испытал он?
Не было и в помине прежних ощущений. Нежность, нежность… он был растроган почти до слез. Ее стон, стон боли, вызвал в нем ненависть к себе, к своей грубости. Хотелось продолжать, но как? Он остерегался снова причинить ей боль, разорвать те легкие, легчайшие узы, которые сплелись вокруг них… паучок на потолке ткал и ткал свои сети… а может быть, Амур, бог любви, принял на сей раз этот ироничный образ?
Кто же их знает, этих богов!
– Ты прекрасна, как твое имя, – пробормотал он, вглядываясь в ее запрокинутое лицо. – Вильгельмина… Вилли – так тебя зовут матушка, сестры? А я тебя буду звать Минна. Только я.
Она счастливо улыбнулась в ответ.
Граф Андрей шевельнулся, чтобы встать. Ее руки вцепились в него в порыве отчаяния:
– Не уходи!
– Сейчас тебе больше нельзя, – шепнул он, не то улыбаясь в ее губы, не то целуя их. – Я приду завтра.
Он думал, она потребует каких-то клятв, подтверждений… но она опустила руки и улыбнулась покорно… В свете лампадки под образом Николая Чудотворца, покровителя моряков и путешественников, блеснули ее глаза, ее улыбка…
Она знала, что никаких клятв не нужно, он придет, вернется, и все сбудется, все, о чем она мечтает, что ей было предсказано! И заснула спокойно, счастливо, не заботясь о будущем.
– Минна… – прошелестело прощально.
Граф Андрей вышел, по-прежнему не находя в голове даже остатков ни розума, ни разума… ничего, ни одной мысли… только счастье, затуманившее мир…
Паучок замер в своем углу. Паутина соткана, можно отдохнуть.
Да, на следующую ночь граф Андрей вернулся, как обещал.
Он диву давался, откуда у этой захолустной принцессы, воспитанной в самой унылой атмосфере, какую только можно вообразить, нашлось столько пыла, столько неистовства и страсти! Граф Андрей решил, что отправится сопровождать Минну и по суше, как только та будет достигнута.
Первое потрясение в нем несколько улеглось – не улеглось восхищение. Он мерил шагами каюту – и сам себе дивился. И пытался понять, что все-таки произошло, что случилось с ним, с его сердцем и душой?
Да, он знал о своем влиянии на женщин, о своей неотразимости. Понимал, что унаследовал эти мужские чары не столько от отца, сколько от дядюшки, который мгновенно, чуть ли не с первого взгляда, но уж с первого поцелуя точно пленил некогда императрицу Елизавету. Граф Андрей знал, что ни одна женщина не может видеть его спокойно. Если их можно сравнить с яблоками, то графу Андрею не нужно было даже трясти яблоню, чтобы они падали к его ногам. Если их можно сравнить с бабочками – эти бабочки сами слетались в его гербарий и пришпиливали себя к листам бумаги. Если их можно сравнить с цветами – они сами срывались с клумб и наперебой норовили прельстить его своим ароматом и яркостью лепестков.
Графу Андрею не нужно было делать карьеру при дворе. Все для него сделали отец с дядей. Можно было только пожинать плоды своего невероятного очарования, коллекционировать красавиц, как он коллекционировал античные камеи. Больше всех камей ценились те, за подлинность которых можно было поручиться, за которыми приходилось гоняться, отбивать их у других коллекционеров. Среди женщин более всего ценились те, которых нужно было отбить у прежнего любовника, хотя это и считалось невозможным. В этом смысле Вильгельмина могла считаться венцом его коллекции, гербария, собрания ценностей – назовите как хотите. Что может быть трудней, невозможней, чем отбить невесту у наследника русского престола? Андрей Разумовский решил это сделать – и сделал. Впрочем, решил – не совсем точное слово. Он просто не мог этого не сделать. Ведь он влюбился в эту женщину так же сильно, как она влюбилась в него.
…Он думал, что путь в Россию будет долгим и каждую ночь он будет обретать счастье в объятиях женщины, которую так внезапно полюбил, одно звучание имени которой сводило его с ума. Однако он не учел одной малости. Кавалер Крузе, командующий флотилией, не доверял «паркетному шаркуну», как он втихомолку называл графа Андрея, исполнившись к нему величайшего презрения, когда этот молодой человек, у которого были задатки блестящего морехода, изменил водным просторам и променял их на сушу. Кроме того, у Крузе был острый, приметливый взгляд настоящего моряка. И от него не укрылся ни предательский трепет принцессы Вильгельмины, ни алчное выражение, которое появилось на лице записного дамского угодника Разумовского. У Крузе был на «Быстром» свой человек, который получил приказ тайно следить за каждым шагом этих двух особ. Так что о безрассудном поведении принцессы, о котором не имела представления ее матушка (даже мысль ни о чем подобном не могла закрасться в ее бедную, благонравную, к тому же кружащуюся от корабельной качки голову!), кавалеру Крузе стало известно еще до того, как граф Андрей первый раз покинул каюту своей новой любовницы.
Кавалер Крузе почувствовал, что на его голове прибавилось седых волос, а на лице – морщин. Однако он не хуже молодого Разумовского умел разрешать неразрешимые задачи. Все-таки Крузе был боевой командир…
