Он воспользовался правом командующего флотилией: отдавать приказы, которые не подлежат обсуждению. Отправил капитан-лейтенанта Разумовского в Петербург по срочному, важному, только что выдуманному государственному делу. Отправил сушей… Командование «Быстрым» Крузе взял на себя, и таким образом сделал его флагманским кораблем. А к императрице был послан курьер с тайным донесением. То есть Екатерина оказалась осведомлена о государственной измене довольно быстро.
Можно было ожидать, что кругом полетят головы… Можно было ожидать!
Ведь случилось так, что незадолго до этого Екатерине доставили частное письмо Ассебурга к воспитателю цесаревича графу Никите Ивановичу Панину, в котором посланник уверял Панина, что ландграфиня будет следовать только его советам и во всем ему повиноваться. При помощи перлюстрации же узнала императрица, что прусский король Фридрих писал своему посланнику в Петербурге, Сольмсу, чтобы он не скрывал от ландграфини ничего такого, что могло бы послужить к руководству ее при незнакомом дворе. Из этого Екатерина заключила, что у ландграфини явится много непрошеных советников, и стала подозрительно относиться к тем близким цесаревичу лицам, которым предстояло быть в обществе гостей тотчас по их приезде в Россию. В этом смысле Разумовского, друга Павла, следовало опасаться. Павел – Панин – Разумовский с его вновь обретенным влиянием на юную, неопытную девушку… Между Екатериной и бароном Черкасовым возникла стремительная переписка о том, как воспрепятствовать графу Разумовскому сложить с себя командование «Быстрым» и отправиться в Петербург в свите ландграфини сухим путем. Они еще не знали, что Разумовский уже в пути – но не по собственной воле, а по приказу Крузе. А Генриетта-Каролина с дочерьми отдохнула несколько дней в Ревеле и двинулась дальше в сопровождении барона Черкасова. И если кто-то и замечал нервозность и тоску Вильгельмины, это приписывали естественному волнению перед встречей с женихом.
О Боже, можно представить,
– Ой, Като-о-о!!! – протянула графиня Прасковья Ивановна Брюс и нервически хихикнула. – Честное слово, ты никогда не перестанешь меня удивлять!
Екатерина Алексеевна снисходительно поглядела на любимую подругу:
– Ну, надеюсь… а ты что, в самом деле думала, что я ей ворота merde [13] измажу, как будто она едет не в Петербург, в царский дворец, а в малороссийское село, в какую- нибудь хату?
Графиня Брюс, ближайшая подруга императрицы[14], так и залилась смехом, вообразив эту картину: императрица российская макает тряпичный квач в свой собственный ночной горшок и мажет его содержимым ворота загородного дома своего фаворита Григория Орлова, в котором остановилась невеста цесаревича Павла, принцесса Вильгельмина Гессен- Дармштадтская, о которой буквально на днях стало известно, что она с недавних пор более не девица, а потому в невесты цесаревичу как бы не вполне годна… в том смысле, что негодна совершенно!
Прасковья Ивановна лукаво подняла бровь:
– Като, ну что ты преувеличиваешь! Noblesse oblige[15] все-таки, ну какие ворота, какое вообще merde? Но я была уверена, что ты отправишь их вместе с этой ощипанной Генриеттой-Каролиной восвояси! А ты их вон как привечаешь… Хотя понимаю тебя, конечно: уж больно хороша девчонка!!!
Императрица задумчиво усмехнулась: эта девчонка, которую она заглазно выбрала в жены наследнику, и в самом деле оказалась чудо как хороша! Другого слова, кроме как очарование, для описания ее трудно было подыскать.
Прасковья Ивановна снисходительно улыбнулась. Она отлично помнила, какой разговор у нее состоялся с подругой накануне отъезда графа Разумовского за невестой цесаревича… Она ведь довольно близко знала шалунишку Андре… Графиня Брюс в свое время настолько восхитилась его изысканной и в то же время мужественной красотой, что взяла на себя труд впервые объяснить пригожему наследнику знаменитых Разумовских, чем, строго говоря, отличается мужчина от женщины, – и весьма преуспела в этом. Уж не с ее ли легкой руки (ну ладно, не с руки, но так ли уж необходимо постоянно называть вещи своими именами?!) сделался Разумовский столь ненасытным ловеласом?..
Прасковья Ивановна привела свои доводы императрице, и тут… Екатерина была женщина проницательная, спору нет, но что-то с ней случилось, может быть, ее ангел-хранитель на минуточку отвлекся или бес противоречия овладел ею, как ему случается в миг един овладевать женщинами, – однако она подняла подругу на смех:
– Да что, Андрюшке других девок мало? Они сами к его ногам падают, как переспелые яблоки, даже и дерева трясти не надо. Зачем ему голову в петлю совать: ведь коли невеста окажется распечатанная, первое подозрение на него падет. Да и девчонка небось не дура – кому охота быть высланной с позором?!
Графиня Прасковья сочла возражения резонными и спорить не стала. Однако подруги не учли такой малости, как любовь с первого взгляда… Поэтому графиня Брюс, которая, само собой, присутствовала при первой встрече жениха и невесты в Гатчине, во дворце Григория Орлова, лишь подняла брови: провинившихся девиц эта куртизанка чуяла за версту…
Разумеется, она не скрыла своего впечатления от Като. И тут ее ожидал сюрприз: оказывается, императрица уже знала о случившемся! На «Быстром» у нее были свои глаза и уши… Однако девочка очень понравилась Екатерине, вспомнившей себя в ее годы, свое неудачное замужество, свое вынужденное распутство, вскоре ставшее привычным и необходимым. Супруг не мог овладеть женщиной, потому что страдал неким дефектом телосложения, ликвидировать который пришлось тайно. А потом оказалось, что он непригоден и для зачатия! Граф Салтыков, тогдашний любовник Екатерины, был виновником ее беременности – с одобрения императрицы Елизаветы. Но Павел не был сыном Салтыкова, его породил какой-то чухонец… Екатерина сложно, очень сложно относилась к этому ребенку, которого должна была считать сыном! Конечно, он и не подозревал о том, почему не любит его мать, знал только, что не любит. И теперь она подумала мстительно: «Ничего лучшего он не заслуживает!»
И потом произнесла эти слова вслух, чтобы слышала Прасковья.
– Павлушка-то? – пренебрежительно спросила та. – Ну, это да… А что ты сделаешь с Андре?
Екатерина пожала плечами:
– А что ты предлагаешь сделать? Обвинить его – значит Павлушку опозорить, а не столько Андре и эту девчонку. И так не наследник у меня, а сущая неудача, да еще прослывет рогоносцем-женихом. Таких небось и свет не видывал, мужья-рогоносцы – это как-то привычней.
Прасковья кивнула со знанием дела. Ее собственный супруг, Яков Александрович, был ею многажды увенчан рогами. Не сказать что сие украшение ему нравилось, а потому он предпочитал обитать не в России, а во Франции, где люди жили цивилизованные и не имели привычки заглядывать под шляпу или под парик, чтобы дознаться, что там произрастает и чьими стараниями ветвится.
– Я вот что решила, – сказала Екатерина. – Пусть на нее сам Павел посмотрит. Придется она ему по душе… ну, значит, быть по сему. Андрюшка же пока пусть подергается. Сделаю вид, будто знать ничего не знаю, ведать не ведаю. А там поглядим.
Тем временем Генриетта-Каролина, пренебрежительно названная «ощипанной», не без опаски поглядывала на императрицу, которая о чем-то оживленно переговаривалась с этой в пух и прах разряженной дамой, своей, как выяснилось, конфиденткой. Ландграфиня, еще не вполне оправившаяся от морской болезни, чувствовала себя очень неуверенно.
Стоило им прибыть в Россию, как все пошло наперекосяк. Отчего-то был решительно изменен порядок встречи цесаревича с невестой. Дармштадтское семейство, утомленное морским переходом, прибыло в Ревель и отправилось дальше по суше. 15 июля в Кипени ландграфиню и ее детей встретил граф Григорий Орлов. Генриетта-Каролина ожидала, что их немедленно повезут в русскую столицу знакомиться с женихом Вильгельмины, однако Орлов пригласил гостей отобедать у него в Гатчине, предупредив, что познакомит их с несколькими высокопоставленными дамами.
Таким образом, заранее приготовленная свита для будущей великой княгини – и в числе ее расставшаяся с девственностью Глашенька Алымова – напрасно ожидала в Риге и встречи с будущей госпожой, и приезда Разумовского, которому теперь в Риге было совершенно нечего делать.
