нужным скрывать, гордо провозгласил я и напыщенно задрал нос. Желая показать свою 'значимость' и пренебрежение к ним, служивым шавкам.
С каким удовольствием сейчас меня послали бы подальше, а то и вовсе…
— Лизоблюды, холуи поганые! — скрипел зубами старший.
Лицо юноши побагровело, глаза налились кровью, а крепко сжатые губы побелели. Судорожно вцепившись в саблю, он сделал шаг вперед. Опомнившись, его товарищ заступил дорогу.
— Не нужно, Петре! Говорю тебе, все, хватит! Обоих погубишь! Хай им грець! Даст Бог… проезжайте! От греха подальше, езжайте, говорю!
За воротами дорога вела через ухоженный парк прямо к большому каменному дому.
Возле крыльца стояла открытая карета – 'брычка', запряженная парой лошадей. Здесь же рябой кучер, пуская из люльки дым, переговаривался со спешившимися охранниками.
Бегло осмотрел дом: большие окна с прозрачными, вместо уже ставших мне привычными зеленовато-мутного цвета, стеклами, черепичная крыша. Три мраморные ступени вели к тяжелым резным дверям, подвешенным на массивных кованых петлях. И чистота… удивительная, непривычная глазу чистота. В парке, на дорожке, на ступенях…
Дверь бесшумно отворилась. На пороге показался одетый в платье из добротного сукна и кожаные башмаки слуга.
— Чего пан изволит? — тон мягкий, услужливый, но в нем сквозит скрытое пренебрежение, а во взгляде – ехидца. Мол, видали мы таких гостей…
Он так и не удосужился спуститься со ступеней, замарать в дорожной пыли подошвы башмаков, которыми явно гордился.
Теперь уже я ощутил себя в шкуре тех служивых, что остались у ворот. Но в отличие от них, особо не разозлился. Скорее наоборот…
На этот раз, желая не афишировать пусть и не тайную, но конфиденциальную миссию спешился. Неторопливо, оставляя на мраморе следы, подошел к дворецкому. По-другому его и назвать-то было сложно. С наслаждением поймал расстроенный взгляд, считавший грязные пятна на ступенях.
Вполголоса, интимным, но достаточно веским тоном, сказал:
— Милейший, ну-ка, подсуетитесь! Вашему господину пакет из Полтавы. От Искры, Ивана.
— Уж не случилось ли чего? — пробормотал растерявшийся дворецкий.
Лишь затем до него дошла вычурность фразы, совершенно неподходящая внешности казака. Брови неудержимо поползли вверх. А когда мы встретились глазами, он и вовсе поник, испугался. Пренебрежение и скрытое ехидство словно ветром сдуло. Все-таки есть что-то в породе прирожденных дворецких от гончих псов: нюх, быстрота реакции, чутье…
Уж не знаю, как, но он сразу понял, что я всегда буду 'по табели о рангах' стоять намного выше. А наживать сильных врагов в его планы никак не входило.
— Да не бойтесь, любезный, я не злопамятен! — окончательно добив ошалевшего слугу, мило улыбнулся. — Иди уже, докладывай.
— Сейчас, пане, доложить никак не могу, — извиняющимся тоном лепетал он. — У генерального судьи панна Мирослава Дольская. Но как только… я сразу же… Пожалуйста, немного подожди…
В конце фразы дворецкий и вовсе замялся, отчего сильно смутился и уже развернулся, желая поскорее скрыться за приоткрытой дверью, но, вспомнив что-то важное, задержался:
— Еще раз извини, пане… Как о тебе доложить?
— Зовут меня – Андрий Найда. Так и докладывай.
Похоже, он так мне и не поверил. Неловко столкнувшись с выходившими из дома девушками, вновь смутился и рассыпался в извинениях.
— Извините! Ох, извините меня, пани Мотря. Совсем старый стал… подслеповатый.
— Ничего, Степан, ничего. Иди с Богом… — успокоила его молодка.
Правильный овал лица, большие карие глаза, крылатые черные брови, длинные ресницы, ровные белые зубы и алые губы. Среднего роста, в бирюзовой, расшитой золотыми цветами безрукавке поверх голубого шелкового платья, в красных сафьяновых туфельках с серебряными пряжками, с золотым крестиком на груди и молочно-белыми, слегка мерцающими жемчужинами в ушах. Ее пышные волосы непослушными прядями рвались на свободу из-под шелковой повязки.
На вид девушке лет двадцать, и она могла бы прослыть красавицей, если бы не затаенная грусть и боль в глазах, оставившие беспощадный след под глазами и морщинки на переносице и лбу.
— Настя! — окликнула Мотря подругу, во всю пялившуюся на мою скромную персону. — Настя, пойдем!
Окинув меня неодобрительным взглядом, нетерпеливо дернула ее за рукав.
— Да что с тобой? Пошли, говорю.
Настя, как бы очнувшись, опустила глаза, зарделась ярким румянцем. Совсем еще юная, не более шестнадцати. Худощавая, с чуть детскими чертами лица, нежной кожей, зелеными глазами и светлыми, почти золотистыми волосами – в ней, несомненно, присутствовала добрая доля польской крови. Светло- зеленое платье, синий бархатный кунтуш, кожаные сапожки, бирюза в ушах и агатовое 'намысто' на шее.
Чуть отойдя, не удержалась и еще раз быстро оглянулась.
— Какая девка! — простонал за спиной Данила.
Обернувшись, я увидел, как ярко пылают его глаза. Он даже восхищенно приоткрыл рот.
— Настоящий ангел! Боже ж ты мой!
Дверь вновь отворилась. На пороге появилась еще одна женщина. На этот раз постарше – лет тридцати. Собранные ниткой жемчуга каштановые волосы волнами спадали на плечи из-под небольшой кокетливо сдвинутой на бок бархатной шляпки. В ушах сверкали бриллианты. Под стать им сапфирами сияли голубые глаза. Аристократичные черты – тонкий ровный носик, упрямо поджатые губы и румяные щеки.
— Пане Василий, ты просто так от меня не отделаешься! И не надейся. Буду ездить каждый день, пока дело не решу.
Голос приятный, с бархатинкой. Слышен легкий акцент.
— Та, что ты, пани Мирослава. — Генеральный судья развел руками. — Сама должна понимать – дело не из легких. Только зацепи тех монахов, сразу начнут царю доносы строчить…Грамотные, бестии. А гостям… гостям мы завсегда рады. Были бы целы бумаги…
Глянув в мою сторону, сопровождавший ее богато одетый пожилой грузный мужчина с нездоровой отдышкой и темными кругами под глазами оборвал фразу на полуслове. Изо всех сил пытался что-то вспомнить.
— Ты кто? А, понял. Степан докладывал… от Искры… погоди немного.
Обратила на меня внимание и панна. Скользнула холодным, безразличным, и презрительным взглядом. Напускное. Меня не проведешь.
Слуги угодливо открыли дверцу кареты.
Проводив даму, Кочубей повернулся ко мне. В который раз я сегодня подвергся смотринам.
— Давай письмо!
Он тут же, на месте, его вскрыл. Бегло прочитал. Раз, потом еще раз. Прикрыв на мгновенье глаза, задумался. Вновь, словно покупая коня, посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.
— Так… так…
— Еще полковник просил передать, что серьезно болен. Когда я отбывал не мог подняться с постели…
— Пить нужно меньше… Просит Иван, чтобы тебя на время оставил здесь. Звать-то как?
— Андрий Найда.
— Ты, Андрию, часом грамоте не обучен?
— Обучен, пане.
— Вот и хорошо. Утром пойдешь в канцелярию к Ивану Чуйкевичу. Скажешь, я прислал. А пока… Степан определит…
После чего, скомкав письмо в кулаке, исчез за бесшумно затворившейся дверью.
