обхватил волосатыми клешнями, но роковая стамеска вонзилась ему в правый глаз и остановила великолепный бросок. При этом Гурко автоматически рванул Мустафу за волосы, отчего тот неприлично взвыл.
— Никому не двигаться, падлы! — вскочив на ноги, взревел Хохряков. Десятки глаз следили за тем, как Гурко, дружески обняв Мустафу за плечи и приставив стамеску под кадык, довел его до лестницы, как они спустились и в обнимку, боковым маршрутом скрылись в переулке. Зрелище было не менее волнующим, чем сцена убиения маньяка Глебыча.
Но еще до того, как Гурко с Мустафой исчезли, внимание присутствующих было отвлечено новым происшествием. Гурко допустил промах: забыл подать сигнал Лене Пехтуре, но тот принял решение самолично и, воспользовавшись суматохой на гостевой трибуне, вместе с бойцами беспрепятственно домчался до трансформаторной будки, сорвал замок и оделил людей автоматами. Одновременно полыхнуло между бараками, земля содрогнулась, будто по ней прошлись отбойными молотками, — и понеслась заваруха.
На бойцов Лени Пехтуры навалилось не меньше сотни человек, да плюс снайпера, да плюс пулеметные вышки, правда, пока безмолвствующие — в тесноте можно положить половину своих. При таком раскладе вдобавок не ориентирующийся на местности Пехтура не продержался бы пяти минут, но в ряды нападавших внесли сумятицу посыпавшиеся на них откуда-то сверху гранаты. Незримый покойник Дема Гаврюхин оказал обещанную посильную помощь, которой, увы, хватило ненадолго. Вызванные Хохряковым по рации, на площадь со всех сторон хлынули подкрепления. На спуске к сектору XII века Дему Гаврюхина зажали в железные клещи и расстреляли из всех калибров, как в тире отстреливают движущуюся мишень. Дему и трех его подельщиков выволокли на площадь и бросили под гостевой трибуной, куда каждый желающий мог подойти, плюнуть и убедиться, что со свирепым оборотнем наконец-то в самом деле покончено. Одним из подельщиков Демы оказался Эдуард Сидорович Прокоптюк, бывший профессор и челнок, в Зоне дослужившийся до звания свободного ассенизатора на допуске. Эдуард Сидорович был еще живой, ворочался и пытался выковырять пальцами пули из разных мест своего старого тела. Одну вынул прямо из сердца и показал мертвому Деме Гаврюхину:
— Гляди, товарищ! Разрывная. Со смещенным центром. На рынке таких нету.
Дема важно кивнул, не открывая мертвых глаз.
Заинтригованный необыкновенной живучестью ассенизатора, Хохряков подошел к краю помоста и сверху на него помочился. Желтая, мощная струя ударила суетливого старика по глазам и зашипела, будто угодила на раскаленную сковородку.
— Феномен! — удивился Хохряков и распорядился: — Добейте старую гниду. Хватит ему ползать.
Сердобольный омоновец приставил «люгер» к затылку Прокоптюка и произвел контрольный выстрел.
Леня Пехтура отбивался от превосходящих сил противника, укрывшись за трансформаторной будкой. У него кончались зарядные диски, и он понимал, что жить осталось считанные секунды. Но и это немало, если распорядиться ими с умом. Братва уже отстрелялась, все девять человек расположились в живописных позах там, где их настигла игровая судьба. Совсем рядом, рукой дотянуться, задрал к небу смазливую мордашку Петя Бойко, озорной хлопец с отчаянным сердцем, которого Пехтура выделял из многих и надеялся со временем выправить из него настоящего солдата. У Пети Бойко были все для этого данные, но сейчас Пехтура его не жалел. Он никого не жалел из убитых товарищей, потому что это было нелепо. В тот век, который выпал им на долю, горевать над околевшим было все равно, что плакать над комариком, прогудевшим над ухом и прихлопнутым тяжелой ладонью. Сам Пехтура еще в Афгане ясно осознал свою участь и смирился с ней, но не совсем. Чувство высшей справедливости не угасло в нем. Он был убежден, что, чем больше утянет со света злодеев, превративших его жизнь в болото, тем легче будет помирать. Огорчительно, что так и не успел узнать, кто они и где прячутся, и сейчас, экономно высаживая заряды по мечущимся, подступающим все ближе фигуркам, он не был уверен, что убивает тех, кого надо.
Вставляя последний диск, Леня Пехтура с удивлением услышал совсем неподалеку пушечную пальбу и такой гул, словно ближайшая сопка сдвинулась с места. Канонада артподготовки, он не мог ни с чем ее спутать. Вся Зона насторожилась и замерла, точно ей всадили успокоительный укол в ягодицу.
В укромной подсобке административного здания Гурко втолковывал Мустафе, чего от него хочет. Он хотел получить машину и свободно покинуть Зону. Перед тем отобрал у Мустафы (еще по дороге) изящный, с перламутровой ручкой браунинг и теперь, со стамеской и пистолетом, был, можно сказать, вооружен до зубов. Донат Сергеевич слушал внимательно, но ему не нравилось, что чекист не договаривал главного. Мустафа был взбешен, но не подавал виду, хотя левая щека у него все крепче подергивалась в нервном тике, и он опасался, что подступает неуправляемый припадок. Он уговаривал, успокаивал себя, что должен быть благодарен взбесившемуся сосунку за урок, который тот ему преподал. Одурманенный собственным могуществом, уверовавший в него, Мустафа на какое-то время, вероятно, утратил ощущение постоянно грозящей опасности, забыл, как хрупок этот мир, как хрупко все сущее в нем и как одинаково уязвимы ползающие твари и те, кто властвует над ними. И вот теперь обыкновенное недоразумение, недосмотр, умственная халатность грозили непоправимыми последствиями. Он проклинал и Хохрякова за то, что тот не настоял на своем и не отправил гаденыша своевременно на тот свет, и еще за то, что на территории, где Васька единолично распоряжался и, казалось бы, давно перекрыл всем кислород, посторонний человек, пробывший в Зоне без году неделю, беспрепятственно завел его в какую-то конуру с двумя колченогими стульями, куда все звуки извне долетали, как через ватное одеяло.
— Ты безумен, Олег, — Мустафа прижал левую щеку ладонью. — Конечно, я дам тебе машину, позвоню на проходную и тебя выпустят, но дальше-то что?! Куда ты денешься дальше? Спрячешься у себя на Лубянке? Надолго ли? Ты же прекрасно знаешь, кто там сейчас правит.
— Позвони, — согласился Гурко. — Вот телефон. Но Зону ты покинешь вместе со мной.
— Господи, и что это меняет?
Гурко светился загадочной ухмылкой, почти как Мона Лиза. Секрет этой ухмылки Мустафа отгадал без труда.
— Понимаю. Убьешь меня, зароешь труп в лесу — и вроде бы концы в воду. Олег! Ты же не глупый парень. Доктор наук. Мастер компромисса. Вопрос все равно остается открытым. Что дальше? Что изменится, если ты меня зароешь? Я имею в виду не себя, а тебя.
Похолодев, Мустафа ждал ответа. Гурко ответил, светло улыбаясь, не мешкая:
— Да, Мустафа, именно тут ты прокололся. В этом пункте вы все прокололись. Увлеклись — и не подготовили наследников. Иначе и быть не могло: дьявол не думает о продолжении рода. За тебя некому спросить и некому отомстить. Когда подохнешь, только воздух станет чище — и все. Вместе с десятком таких, как ты, бесследно рухнет весь паха-нат. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому, что вы не люди… Ну что, пора звонить?
— Что ты хочешь взамен моей жизни?
— Ничего, Мустафа. Мне и жизнь твоя не нужна.
Донат Сергеевич жадно затянулся сигаретой.
Щека почему-то утихомирилась.
— Какой же смысл вытаскивать тебя отсюда, если ты задумал…
— Прокатишься с ветерком. Иначе удавлю прямо здесь. Ты ведь не сомневаешься в этом, правда?
Мустафа не сомневался, и Гурко передал ему радиотрубку.
Супермортиры ЗК-218 с ласковым прозвищем «Голубки» развалили стену в несколько залпов и заодно расчистили прилегающую территорию размером с футбольное поле. После этого дружно откатились в лес. Сергей Петрович, перебравшийся на наблюдательный пункт в зарослях сосны, с любопытством следил, как в открывшуюся брешь устремилась горстка людей, человек тридцать — так называемый штурмовой взвод. С уцелевших сторожевых вышек их попытались накрыть пулеметным огнем, но бойцы действовали слаженно: быстро пересекли опасное пространство и закрепились в трехэтажном здании, не потеряв по пути ни одного человека. Таким образом, поставленную задачу войсковая часть Башкирцева полностью выполнила:
