голову. Баба Зинаида пошатнулась, но устояла. В лице ее все же обозначилась некая задумчивость.
— Ах так?! — сказала она удивленно.
— Да, так, — с достоинством отозвался Климов и ткнул ей согнутыми пальцами в солнечное сплетение, глубоко погрузясь в тугую, студенистую мякоть. Зинаида охнула и закашлялась. Климов обошел ее стороной и направился к боксу с настежь распахнутой дверью: отсюда бабка-богатырша и выскочила.
Олю Серову он застал в плачевном состоянии. Распластанная на полу в позе лягушки, приготовленной для медицинского опыта, она мурлыкала себе под нос, тихонько напевала какую-то песенку. При этом лицо, грудь — все в крови. Неряшливые темноалые мазки на белом фоне. Экспрессионистский натюрморт. Одежда в беспорядке. Шерстяная кофточка спущена до пупа. Но глаза осмысленные, и это странно. Во всяком случае, Климова увидела. Он спросил:
— Тебя Ольгой зовут? Я не обознался?
Не ответила, продолжала мурлыкать песенку.
Климов распутал бельевую веревку, которая уже ничего не связывала. У девушки никаких роковых повреждений не обнаружил. Пальца нет, мочка уха надрезана, грудь прокушена — вот вроде все. Кровь натекла в основном из уха. На полу разложен разнообразный хирургический инструментарий, даже белый эмалированный тазик предусмотрен. Но, скорее всего, девушка страдала не от ран, а от психического шока. Проще говоря, бабка-изуверка напугала ее до смерти.
— Чем бы тебя прикрыть, — спросил Климов и сам себе ответил. — Отдам-ка я тебе свой модный пиджачишко.
Приподнял девушку, закутал в пиджак, приготовя таким образом для эвакуации.
— Сама встать сможешь?
Девушка промолчала, но петь перестала — уже хорошо.
Климов закинул один из автоматов за спину, поднял ее на руки и донес до двери. Прислушался — слишком подозрительная тишина в коридоре. Обругал себя: богатыршу, конечно, следовало вырубить всерьез. Положил Оленьку на пол, осторожно выглянул. Так и есть, неугомонная бабка стерегла под дверью, изготовя для нападения альпинистский крюк. Добром с ней не поладишь. Стыдно драться со старухой, да что поделаешь. В нее бес вселился. Климов на мгновение высунулся и тут же отпрянул. Богатырша с победным кличем махнула крюком, но зацепила только воздух. Климов выпрыгнул в коридор и напал сбоку. Он уже не сдерживался, бил основательно, почти в полную силу, словно перед ним не пожилая садистка с больной головой, а настоящий враг. Ушная впадина, горло, позвоночный столб. Три сокрушительных прикосновения, и в результате нервный паралич минимум часа на четыре. Ничего, бабке полезно. Может быть, ей приснится сон, в котором она вспомнит, как была женщиной… Зинаида осела на пол с открытыми глазами, прижимая к массивной груди крюк, как недоношенного младенца.
Климов понес девушку дальше, и она доверчиво обвила его шею, тепло задышала в щеку. Когда проходили мимо бильярдной, оттуда донеслись воинственные кличи: возможно, обиженные горцы совершают ритуальное жертвоприношение.
Привратник дядя Шурик пытался приспособить смеющуюся Букину себе на колени, увлекся и заметил Климова, когда тот уже торкнулся в выходную дверь.
— Что такое?! — спросил он скрипучим голосом, как если бы дробили стекло.
Климов приставил девушку к стене, велел:
— Стой сама!
Зашел в конторку, поломал там все, что можно поломать, крепко дал по рукам потянувшемуся к нему дяде Шурику, и растолковал:
— Это ограбление. Тихо! Иначе — пуля в лоб. Хочешь пулю, мужик?
— Девку, что ли, умыкнул? — спросил привратник, ничуть не испугавшись.
— Ага, девку. Моя племянница. К вам по ошибке попала. Посидишь тихо полчасика? Или сразу мозги вышибить?
— Посижу. Неужто из-за девки рисковать здоровьем.
— Правильно. — Климов повернулся к Букиной: — А ну, потаскуха, брысь отсюда. Тебя я тоже взял на заметку.
Понятливая Букина мигом упорхнула. Теперь оставалось выйти из «Грез» и добраться до «Корвета». Сказал привратнику:
— Оторви зад от стула, погляди, что там на улице.
Привратник, ворча, повиновался. Подошел к дверям, отомкнул хитрые запоры и выглянул наружу.
— Никого нету. Ночь глухая.
— Да ты высунься, покажись.
Из-за его спины Климов обшарил взглядом улицу, дома, все, что попало в поле зрения. Сторож прав: ночь глухая. Для Москвы, правда, разница небольшая, ночь ли, день ли, в ней всегда опасно, но ночью тишина будоражит. Для впечатлительного человека московская ночная тишина исполнена страдальческой мольбы, словно души ее несчастных обитателей голосят на недоступной слуху высоте.
— Обопрись на меня, — сказал Климов девушке. — Хватит симулировать. Двигай, двигай ножками.
Против ожидания, Оленька заковыляла уверенно, хотя и спотыкалась. Они добрались до арки, ведущей во двор, когда опасность наконец материализовалась. Зажглись фары у одной из припаркованных машин, заурчал движок, и, паля сцепление, на лихом вираже приземистая «вольво» преградила им путь. Из нее высыпались четверо темноликих абреков: телохранители бильярдных фанатов, больше некому. Все в долгополых плащах и с пистолями.
— Иди сюда, парень, иди к нам! — позвал один, пританцовывая от нетерпения. «Ая-яй! — осудительно подумал Климов. — Кто же так подставляется? Кто вас только учил?»
Родной АК, привычно скользнув в руку, рыгнул двумя очередями еще прежде, чем абрек закончил фразу, и вся четверка, подобно кеглям, обвалилась на асфальт, не успев осознать, какие чудные свершаются перевоплощения в этом мире. Заодно Климов рассадил стекла в машине, предполагая достать водителя. Уже не имело значения, сколько трупов он оставит за собой. Впрочем, это давно не имело значения: вот одна из причин, по которой он сделал попытку изменить свой рок.
— К машине, быстро, Оля! — Он потащил девушку за руку, помогая бежать. Через минуту уселись в «Корвет». Движок завелся с полоборота. Две «мыльницы» сверкнули на прощание ледяными проплешинами.
— Вы кто? — спросила Ольга, когда отъехали на солидное расстояние. Первые слова, которые он от нее услышал. Ему понравился ее голос: учтивый, без эмоциональной окраски.
— Меня Иван Алексеевич послал. Прямо к нему и поедем. Там подлечишься.
— А это далеко?
— Часа за три обернемся. К рассвету.
— Можно я посплю?
— Спи, малышка, ты это заслужила.
За окружной Ольга начала кукситься, скулила, как собачонка, свернувшись комочком на заднем сидение. Ее трясло. Пришлось делать остановку. Климов свернул на первую попавшуюся грунтовку, отъехал недалеко, чтобы невзначай не завязнуть в какой-нибудь колдобине. Небо уже подавало признаки серого утреннего света. Достал аптечку, зажег салонные лампы.
— Где болит?
Ольга помахала рукой, обвязанной белой тряпицей.
Обрубок мизинца действительно распух, загноился, по ладони поползли алые трещинки.
— Придется потерпеть, — предупредил Климов. Ольга что-то пискнула в ответ. С ее рукой он провозился долго: сделал надрез, выдавил гной и кровь, промыл, прочистил рану, залил йодом и, перед тем как бинтовать, наложил компресс с бактерицидным бальзамом. Девушка терпела молча, и Климов
