плоти, сопровождаемая глухой, могильной тоской? В нашем стремительном романе ничего не значили внешние атрибуты. Предательство, ложь, кровь, дурные страсти — все исчезало, как только гас дневной свет и ее теплая, страждущая бездна поглощала мои суетливые охотничьи посягательства. Мы не совокуплялись, а каждый раз погибали заново в сладчайшем из земных полетов, и Полина ощущала это с таким же острым восторгом и беспамятностью, как и я. Чтобы удостовериться в этом, надо было ее повидать.
Восемь цифр набрал Федоренко, прежде чем я услышал музыку, плеск воды и томный голос:
— Алло, вас слушают! — дальше то же самое по-английски. Это была она. Я положил трубку на рычаг.
— Ты что? — вскинулся Федоренко, — Что с тобой?!
Лицо у него стало скучное.
— Ничего. Мне нужны гарантии. Ты их дашь.
— Какие гарантии, опомнись! Все обговорено.
— Обговорено, но не с тобой.
— Чего ты хочешь?
— Объясню, не волнуйся, — я закурил, откинулся в кресле. Жаль, что не видно его глаз, они такие голубые. — В самолете ты все правильно говорил про меня, но упустил одну деталь. Ее и Циклоп не принял во внимание, а напрасно. Да, я слабый человечек, гнилой, рефлексующий, куда мне до вас, героев, но вот какая штука, вы за жизнь цепляетесь, а я — нет. Тут тебе придется поверить на слово. Я устал жить, особенно после того как нюхнул электричества. Но помирать подлецом неохота. Пожалуйста, Ваня, можешь убить меня прямо здесь, в номере, но тебе это выйдет дороже, чем мне, не правда ли?
— Это все лирика. Какие тебе нужны гарантии? О чем ты?
— Я должен быть уверен, что вы не убьете Полину.
Федоренко завертел шеей, будто вытягивая ее из грудной клетки, изображая ту степень изумления, за которой наступает коллапс.
— Боже мой, Ильич! Ты всерьез?
— Совершенно.
— Из-за этой похотливой сучки ты готов… Ильич, да ты все же мужик или нет?! Она же тебя кинула и еще кинет при первой возможности.
— Это наши маленькие семейные проблемы.
Федоренко недоверчиво хмыкнул, подошел к холодильнику и достал две жестянки пива. Одну отдал мне.
— Хорошо, говори конкретно. Чего хочешь?
— Напиши записку.
— Какую записку?
— Я продиктую.
Еще малость поторговались, но к тому времени как опустошили жестянки, записка была готова. В ней говорилось следующее: «Михаил Ильич, ничего не опасайся. Циклоп не в курсе. Как только узелок завяжется, пошлем его на х… Его давно пора выносить. Ф.»
— Не знаю, куда ты прилепишь эту гарантию, — задумчиво сказал Федоренко, — но ты хитрее, чем кажешься. И от тебя, Ильич, немного попахивает говнецом.
— Ты к себе почаще принюхивайся… Набирай номер.
Заново прослушав ее мелодичное «Але, але!», я поздоровался:
— Полюшка, это я.
— Миша? Не может быть!
То, что она узнала меня сразу, говорило о многом. Но радости в ее голосе не было, как не было и разочарования.
— Миша, ты где? Как ты меня нашел?
— Это не сложно. Тебя многие знают. Ты самая прелестная обманщица на свете.
— Ты в Москве?
— Намного ближе. Почти у твоих ног.
— Миша, не пугай меня!
Я самодовольно ухмыльнулся, шепнул внимательно слушающему Федоренко:
— Рада до безумия!
— Еще бы, — одними губами произнес он, — ты же вон какой красавец.
— Полинушка, — позвал я в трубку, — а где мой дорогой друг Эдичка? Он с тобой, надеюсь?
— Зачем он тебе, Миша? Ты приехал сводить счеты?
Быстро она взяла быка за рога.
— Какие счеты? Какие у меня с ним могут быть счеты? Я же для него давно труп. Какие могут быть счеты у трупа с преуспевающим, блестящим джентльменом?
Федоренко постучал кулаком по лбу. После паузы Полина сказала:
— Давай встретимся, Миша?
— За тем и приехал.
Сговорились, что через час она будет в холле гостиницы. Отель назывался «У Марианны» и располагался на тенистой улочке, неподалеку от площади Триад. Полина сказала:
— Миша, понимаю, ты не один, но лучше бы нам поговорить без посторонних.
— Не сомневайся. Передай Эдуарду, я зла на него не держу.
Она молча положила трубку.
— Теперь, — сказал Федоренко, — давай еще разок обговорим детали.
Он был собран, деловит.
— Чего обговаривать? Вы же будете рядом.
Они будут не только рядом, каждое слово запишется на магнитофон. Кнопка миниатюрного передатчика, работающего в автономном режиме, была вшита в обшлаг моего пиджака. Забавная шпионская подробность.
— Хорошо, если она захочет поехать куда-нибудь, что ты сделаешь?
— Предложу поужинать в отеле.
— Твоя главная задача?
— Показать ей кассету. Вот по этому «Грюндику».
— Если придет не одна?
— Может, выпьем? — сказал я. — Очень трудный экзамен.
Федоренко достал из холодильника бутылку какой-то розовой наливки.
— Это не тебе. Угостишь Полинушку.
— Такого уговора не было.
— Не бойся, не яд.
— Может, примешь сам стаканчик?
Федоренко долго смотрел на меня в упор. Я буркнул:
— Очень страшно.
— Ильич, ты все же чего-то недопонимаешь. Поверь, я тебе не враг. Но дело есть дело. Не вынуждай к жестким решениям… Как ты поступишь, если она придет с Трубецким?
— Заставлю его выпить всю вот эту бутылку.
— Ты настроен шутливо, это неплохо. Но учти, ставки в этой игре большие. Намного больше, чем ты думаешь.
Думал я не о ставках. Я думал о том, кто такая Полина? Женщина или чудовище? Я мало что про нее знал. Где она росла, кто ее родители? Не падала ли с лошади затылком об землю? Где-то читал, что женщину можно или любить, или знать про нее все. Третьего не дано. Я не хотел знать про Полину слишком много. Так, самую малость. Чтобы было о чем разговаривать в промежутках.
Без пяти восемь я спустился в холл. Просторное помещение со старинной деревянной конторкой, с высокими зашторенными окнами, с изумительной потолочной резьбой по мрамору. В Италии, вероятно, нет дома, который не напоминал бы музей.
