— Где Трубецкой?
— Не знаю.
— Он охотится за мной?
— Не знаю.
— Где эта сучка, которая тебя вздрючила?
Его лицо приблизилось вплотную. В глазах уже не просто любопытство, жгучий интерес. От страха, от отчаяния я со всей силы махнул кулаком по поганой морде. Получилось удачно. Вместе со стулом с грохотом Сырой перевернулся на пол, отлетел к стене. Унавозился там, изумленно озираясь. Сфокусировал взгляд на мне.
— Садист вонючий! — сказал я. И тут впервые увидел, что такое улыбка маньяка. Рот растянулся в резиновой гримасе, клыки проступили наружу, как две капельки слюны, уши прижались к черепу, глаза запылали, будто две гнилушки на пне, — и все же эта омерзительная лицевая судорога была не чем иным, как смехом. Соответственный был и звук: что-то вроде алкогольной икоты.
— Козленок лягается, — удивился он. — Забавно.
Кряхтя поднялся, прошелся по комнате. Я замер, втянув голову в плечи.
— Да-а, — задумался Сырой, — и все из-за каких-то шуршиков. Иного объяснения нет. Совсем ты очумел, браток. Где это видано, чтобы драться со своим палачом. Нет в тебе, оказывается, даже никакой совести. А еще, говорят, писателем считаешься. Какой же ты писатель, если не понимаешь. Всякая мука, тем более смерть, должна производиться в приличных, соответствующих рамках. Где ты читал, чтобы кузнечик, которого прикалывают к картону, кусался? Обидел ты меня, Миша, сильно обидел своим безобразным поступком.
Не дождавшись ответа, открыл дверь, высунул голову:
— Артур, иди сюда! Инструменты прихвати.
Появившееся существо было похоже на огромную, в человеческий рост, подвальную крысу, если бы ее нарядили плотником и сунули под мышку деревянный ящик с ручкой. Ящик существо поставило на пол, оборотило к хозяину острую мордочку с выпученными глазками:
— Приступать, Игнат Семеныч?
— По третьему разряду, Артур, только по третьему. Без излишеств.
— Что же это за такая фигура особенная?
— Сперва попеть должен.
— Так это мы мигом, Семеныч.
Артур не соврал. Минуты не прошло, как я лежал на полу распластанный, связанный по рукам и ногам, со спущенными брюками и без пиджака. Уже как бы высоко в небесах курчавилась надо мной крысиная мордочка Артура.
— Яички все же придется подрезать, Игнат Семеныч. Как хотите, без этого нельзя. Эффекта не будет.
— Сказано тебе, по третьему разряду.
Смеясь, Сырой опустил ступню на мой кадык, надавил. Дыхание застопорилось. Я извивался червяком, но уползти было некуда.
— Как слышишь, писатель?
Я слышал нормально.
— Если разрешу Артуру сделать, чего он просит, тебе уже никогда не елозить по своей сучке. Понимаешь? Но у него есть штучки похлеще. Где Трубецкой? Где прячется эта тварь?!
— Не знаю. Знал бы, давно сказал.
— Уверяю, козленочек, смерть далеко не самое страшное, чего нужно бояться. Скоро в этом сам убедишься. Артур, приступай, помолясь.
…На нарах, на месте Зиночки — черный человек. Не в переносном, поэтическом смысле, а натурально черный — то ли чечен, то ли азербайджанец… Короче, лицо кавказской национальности. После того как они потихоньку начали нас выживать, выжимать с тысячелетиями насиженных мест, в том числе и из Москвы, это определение — лицо кавказской национальности — приобрело сугубо юмористический смысл. Стало в один ряд со словами «демократ», «свобода» и «приватизация». Позже сюда же вклинилось слово «коммунист». Судя по тому, как разворачиваются события в государстве, скоро в этой юмористической подборке будет заметное прибавление — «человек».
Тот, кто сидел на соседних нарах, был смугл, толст, волосат и улыбчив. В одной майке и синих футбольных трусах. Вместо глаз — черные горящие угольки.
Увидев, что я очнулся и смотрю на него, спросил:
— Кушать хочешь?
Я не удивился его появлению.
— Да, хочу.
— У меня нету. Курить хочешь?
— У тебя нету?
— Почему? Курить есть. На, держи.
Дал сигарету и чиркнул зажигалкой. Я с жадностью затянулся, чувствуя, как помятая грудь нервно трепещет. Ныл сломанный палец на левой руке, а больше вроде ничего не болело. Это было более чем странно. Может быть, мне приснилось, как Игнат-Сырой вместе с крысой-плотником блестящей ножовкой отпиливали гениталии, пальцами выдавливали глаза и гвоздями пробивали ладони. Вот ладони — целенькие, и глаза видят. В паху, правда, что-то жгло, но скорее не жгло, а зудело, как при грибке.
— Ты кто? — спросил я.
— Руслан зовут. Тебя — Миша, знаю. В карты играешь?
— Конечно.
Он живо извлек из кармана куртки, лежавшей у него вместо подушки, новенькую колоду.
— Во что любишь играть?
— Мне все равно.
— Давай в сику?
— В сику так в сику. Только у меня денег нет.
— На слово будем играть. Записывать будем, — из той же куртки достал блокнот и карандаш. Профессионально перетасовал и раскинул по три карты. Прежде чем поднять свои, я спросил:
— Тебя вообще-то зачем сюда посадили?
— Спать нельзя. Будешь спать, надо бить кулаком по брюху. Начальник велел.
— Кто начальник? Игнат Семенович?
— Зачем Игнат? Игнат самый главный начальник. У меня пониже. Какой ставка держим?
— Какую хочешь.
— Давай по сто? Верхний черта — лимон.
— Согласен.
Через час я задолжал ему пять с половиной миллионов. Руслан немного разволновался. Попенял:
— Азартно играешь, Миша. Блефуешь много. Не надо.
— Какая разница. На том свете деньги не нужны.
— Зачем так говоришь. Убьют — не убьют, никто не знает. А дома у тебя денег много?
— Я миллионер, — скромно признался я. У Руслана были волосатыми не только руки и грудь — волосы черными пучками торчали также из ушей и из ноздрей. Это создавало впечатление истинного мужества, близкого к природе. Говорил он в уважительном тоне. Когда мой долг достиг десяти миллионов, предложил сделать перерыв. Намекнул:
— Если бабки есть, можно хороший ужин делать. Уже ночь, кто узнает.
— Денег полно, но все в банке.
— Банк твой в Москве?
— И в Москве тоже.
Руслан подошел к двери: движения у него были как у крупной кошки, кулачищи — с утюг. Постучал условным стуком. Пошептался с кем-то, кто стоял с другой стороны. Я только разобрал: икра, коньяк и
