— С какой-нибудь супермоделью? — предположил я.
— Не угадал. С самим господином Циклопом, с Сидором Аверьяновичем.
— Вы встречались? — насторожилась Полина.
— Нет, созванивались. Точнее, я ему позвонил. Должен тебе сказать, Полюшка, твой бывший кавалер заметно умственно ослабевши. Какой-то даже стал сентиментальный. Верни, говорит, денежки — прощу тебе Сырого. Мы заключили очень интересное пари.
— Какое же? — спросил я, просмаковав вино. Полина молчала. У нее был такой вид, будто она мысленно считала звезды на небе.
— Поспорили, что ровно через неделю пришлю ему поздравительную телеграмму из Австралии. У него через неделю день рождения.
— На сколько поспорили? — холодно поинтересовалась Полина.
— На пустяк. На его виллу в Палермо. Помнишь, она тебе понравилась.
— В этот раз проиграешь, — сказала Полина. Трубецкой быстро взглянул на нее, точно ужалил. Улыбка на мгновение покинула его лицо. Но только на мгновение.
— Ты так думаешь?
— Увы!
— Ну что ж, когда-то это должно случиться. Не понимаю только, ты-то чему радуешься… Ладно, с вашего разрешения, я вас покидаю. Не хочу мешать. Да и Катя заждалась. Мы с ней вслух читаем «Вешние воды». Остановились на самом интересном месте. Спокойной ночи, Мишель!
Мы встретились взглядами. Я впервые был абсолютно спокоен, когда смотрел на него.
Эта ночь выдалась колготная. Едва легли, на дворе начался кавардак. Сперва забрехал Нурек, его поддержала лайка с соседней дачи. Следом гулко забухала южная овчарка поэта Н., которую какая-то зловредная поклонница подарила ему уже полугодовалым щенком по имени Купон, и таким образом поэт приобрел самого надежного в своей жизни друга. Купон был рослым псом с белой шерстью и разбойной мордой. Собаки этой породы и без того неуправляемые, а уж от этого щеночка отказались подряд три инструктора, которых поэт привозил на дачу за большие деньги. Эта история хорошо известна в литературных кругах. Очень быстро Купон терроризировал весь поселок, и теперь здешние обитатели, включая собак и кошек, обходили дачу поэта стороной. Покушенным, потравленным и задавленным не было счету до тех пор, пока под нажимом общественности и после третьего вызова в прокуратуру поэт не посадил верного друга на цепь. Если поэт делал Купону какое-то замечание, особенно во время кормежки, тот кусал и его. Однако, по слухам, поэт испытывал к своей овчарке какое-то трепетное, мистическое чувство, какого не испытывал ни к одной женщине. В ночном тяжелом лае несчастного Купона явственно ощущалась вселенская тоска изувера, которому неудачные обстоятельства помешали разодрать в клочья весь этот поганый мир.
По улице проехала легковуха, затем прогрохотал грузовик. Купон, перестав лаять, загремел чугунной цепью, в который раз делая попытку ее перегрызть. В блаженной ночной тиши каждый звук отпечатывался, как ударный аккорд. Вскоре со двора донеслись человеческие голоса: мужские грубые — незнакомые, и сиплый, уговаривающий — Прасковьи Тарасовны. Чертыхаясь, я подошел к окну.
— Что там? — окликнула с постели Полина.
— Кажется, гости приехали.
Гостями были Антон, дочерин муж, со товарищи. Товарищи — двое громил, судя по жестикуляции и рыку, изрядно бухие. Они стояли перед крыльцом в освещенном круге и что-то, перебивая друг друга, требовали. Слышалось вперемежку: «Позови Катьку!», «Падлой буду!», «Да чего тянуть, запалим хату, братва!»
С крыльца Прасковья Тарасовна тщетно пыталась их урезонить:
— Мальчики, зачем так поздно? Все уже полегли. Приезжайте лучше завтра.
— Ах ты, стерва старая! — заревел один из громил и потянулся, чтобы сдернуть ее с крыльца. Прасковья Тарасовна отступила в дом, но дверь не прикрыла. Антону удалось на минутку утихомирить раздухарившихся друганов. Он вполне трезво, хотя и громко, объяснил:
— Ты, бабка, врубайся скорее: я не за кем-нибудь, за женой приехал. За Катькой. Тащи сюда, иначе беда будет.
Я обернулся к Полине:
— Зятек прибыл. Приключений ищет.
— Каким числом?
— Трое.
— Бедные ребята. Уговори уйти, пока не поздно. Может, тебя послушают.
— Кого они послушают!.. Это же ларечники.
Полина нашарила около себя халатик.
— Вот незадача. Как бы Эдуард их не покалечил. Не любит он, когда среди ночи будят.
Тем временем шумная ватага всех переполошила. Из флигелька, потягиваясь, в одной майке вышел Витек, а из окна сверху, прямо надо мной, свесилась Лизетта.
— Тетушка Прасковья, — окликнула она, — можно, я их водой оболью?
— Нельзя, — ответила Прасковья. — Это хорошие мальчики. Они сами уйдут.
Один из хороших мальчиков, задрав голову, гаркнул:
— Спускайся к нам, сикушка! Хоровуху устроим.
К ним подошел Витек, что-то начал говорить, но что, я не услышал. Видно, уговаривал отчалить добром. Нарвался, конечно, на грубость. Его послали на три буквы, сопроводив напутствие непристойными жестами.
— Давно тебя, дяденька, не брили? Счас сделаем.
Витек равнодушно пожал плечами и поднялся на крыльцо. Я знал, что он любит в одиночестве погонять чаек на кухне. Похоже, туда и направился, оценив обстановку как комическую. Не такой был человек, чтобы участвовать в какой бы то ни было клоунаде.
— Ставлю ультиматум, — грозно предупредил Антон. — Либо, бабка, зовешь немедленно жену, либо всю домину разнесем по кирпичику.
Мне было его жалко, в угаре бедолага не понимал, на что нарывается, но в то же время жгло любопытство: как поступит в щекотливой ситуации дочь. Наверняка давно проснулась, если предположить, что спала, дочитав очередную главу «Вешних вод».
Пока ребятам больше всего досаждал своим лаем и наскоками Нурек, и наконец один из них изловчился и поддел его ногой. Визжа, песик улетел в кусты. В ту же секунду на крыльцо вышел сам Трубецкой. Я чуть ли не весь сполз с подоконника, чтобы лучше видеть. Он был в халате, с сигаретой в зубах, сонно потягивался.
— Зачем же собаку бить, — укорил. — Она ни в чем не виновата… Кто из вас Антон?
— Я! — Антон выступил вперед, но в его тоне не было прежнего азарта. На всех троих появление Трубецкого произвело успокаивающее воздействие, словно на них опрокинулось ведро воды, обещанное Лизой. Полина крепче прижалась к моему боку, странно вздохнула: «Несмышленый мальчик у Кати. Но хорош собой».
— Ага, — сказал Трубецкой, — и чего же ты хочешь?
— Отдай Катю! Она моя жена.
— Нет, не отдам, — грустно сообщил Трубецкой. — Какая же она тебе жена, если ты ее не удержал?
— Врешь! Ты ее силой увел.
— Ошибаешься, виконт. Силой женщину увести нельзя, — оглянулся назад. — Катя! Подтверди сама.
Но Катя не появилась, не хватило духу.
— Вот видишь, — заметил Трубецкой. — Ей даже не о чем с тобой говорить.
— Я убью тебя, мужик! — это были слова героя, и я подумал, что, возможно, был несправедлив к своему зятю.
— Мысль правильная, — одобрил и Трубецкой, — но из другой оперы. Ты, паренек, вряд ли способен убить даже мышь. Ступай домой, отоспись как следует, а про Катю забудь. Она слишком хороша для тебя.
