В тот день, после встречи со студентами в Колумбийском университете профессор Белвок пригласил нас поужинать в греческом ресторанчике. Нас – это значит меня, как виновника встречи, моего официального переводчика и сопроводителя Майкла (а проще Мишу, у него мать русская) и Нинель Николаевну, сотрудницу ООН, мою давнюю и добрую знакомую еще по Москве,
Ну, поужинали какой-то там морской чертовщинкой, жирными, малосольными маслинами, немножко выпили, и оказалось, что время еще не позднее, около десяти. А надо сказать, что я с самого начала поездки, целых два месяца зудел Мише, чтобы сходить в дискотеку. Но все набегали какие-то встречи, ужины, или просто устанешь к вечеру и уже не до новых развлечений, да еще полуночных, ибо дискотеки действуют по ночам. К тому же Миша все время внушал мне, что в дискотеку так просто не попадешь, надо заранее заказывать места, билеты, что само по себе, без протекции тоже – не дважды два.
А время, между тем, уходило, сроки кончались, стало очевидным, что, по всей вероятности, этот наш пункт программы так и останется невыполненным.
Видимо, часть вины за это Миша чувствовал на себе (не организовал, в конце концов), потому что именно он, уловив благоприятно сложившуюся ситуацию, заговорил о том, что неплохо бы остатки вечера истратить на дискотеку.
Если бы профессор Белвок торопился домой или был в другом настроении, эта Мишина закидка удочки осталась бы, как говорится, без поклевки, но профессор немедленно клюнул.
– А вы что, хотели бы посмотреть дискотеку? Так в чем же дело? Я с удовольствием туда с вами схожу. Давайте подумаем, какую выбрать.
Кто знает, может быть, сыграло тут свою роль и присутствие Нинель Николаевны, ее обаяние, то, что не хотелось профессору так быстро расставаться с нашей компанией.
Миша тотчас достал из сумки какие-то рекламные и справочные книжицы по Нью-Йорку, и они – два американца – углубились в них, ища дискотеку, которая была бы и хороша, и типична, и неподалеку расположена.
В их разговоре начало фигурировать понятие «54». Оказывается, так называется в Нью-Йорке самая модная и дорогая дискотека. Вторая после нее называлась «Зизайн», и обе они были в центре Манхеттена, то есть удобнее не найдешь.
– Чем же хуже «Зизайн» по сравнению с «Пятьдесят четыре»?
Миша отвечал, что «Зизайн» ничем не хуже, но что все дело в репутации. В «54» ходят как завсегдатаи несколько кинозвезд (на которых там можно посмотреть вблизи), некоторые другие популярные лица (скажем, боксер Али) и даже будто бы шах Ирана.
Перед входом в дискотеку, на вечерней, можно сказать, уже ночной, нью-йоркской улице, толпился народ.
– Переполнено, что ли? – спросил я у Миши
– Не обязательно переполнено. В это время дискотека не может быть переполненной. Ведь нет еще одиннадцати, но, во-первых, места, возможно, зарезервированы. Во-вторых, держатели дискотеки любят, чтобы перед входом стоял народ.
Оказывается, недоступность, а вернее, труднодоступность создает легенду, ореол, то, что Миша назвал репутацией. И, кажется даже, мужчинам обязательны галстуки. Помню, в одном европейском городе я подивился курьезу: в оперу можно идти хоть в свитере и джинсах, а в ночной бар со стриптизом без галстука не пускают.
Перед входом в дискотеку часть тротуара была огорожена веревкой на стоячках, и там, в огороженном пустом пространстве, находилось трое парней, один, одетый в нелепый синтетический стеганый балахон нараспашку, по всему судя, был старшим. Только по его разрешению другие два парня могли отстегнуть веревку между стояками и пропустить счастливчиков внутрь здания, эти два других парня, по виду боксеры, были в спортивных куртках.
Говорят, если бы Нью-Йорк не продувался сильным и ветрами с океана, то в нем невозможно было бы жить от загрязненного воздуха. Возможно, это преувеличение, но то, что океан продувает сквозняками все эти дарьяльские ущелья авеню и стритов – бесспорный факт. Иногда это приятный, освежающий ветерок, а иногда холодный, пронизывающий, сковывающий человека и скукоживающий его противный ветер. В этот поздний час, когда мы присоединились к толпящимся около входа в дискотеку людям, дул именно такой декабрьский сквозняк.
Скованность – страшное дело. Где-то я вычитал, что будто бы если бы не скованность от декабрьского холода, то декабристы на Сенатской площади вели бы себя по-другому: активнее, энергичнее, решительнее.
Мы тоже теперь как-то скукожились на зябком ветру и в бездействии. Профессор, оставив нас, пошел и попытался вступить в переговоры со «стеганым» парнем, но ничего определенного не добился,
– Есть смысл подождать полчаса. Может быть, пропустят, а может, нет.
– От чего это зависит?
– Невозможно понять.
– Не сунуть ли ему бумажку в руку?
– Я предлагал. Не берет.
– Как же так? В Америке, где все покупается и все продается… Может, мало предлагали?
– Ну, не сто же долларов ему давать.
– А если ему сказать, что вот, мол, писатель.… из Москвы…
– Это у вас прошло бы в каком-нибудь областном городе, а здесь не пройдет.
Так мы и стояли на резком ветру, ежились, кукожились, и будущее наше было не обеспечено. Время от времени подъезжала длинная породистая машина, выходили из нее дамы и господа, и веревочное ограждение размыкалось перед ними, и таинственные недра дискотеки поглощали их. Там-то небось тепло. Еще и выпить дадут.
