плотность населения, не спрятаться. Да и культура у них другая, они ж этого не боятся. Украинцев с белорусами тоже этим не напугаешь, они слишком конкретные. В Европе порядок. Так что мы самые подходящие.
– Что собираетесь делать? Это можно остановить?
– Остановить можно все, кроме расширяющейся вселенной. Вопрос – зачем? Не лучше ли использовать?
– Да, это может быть очень полезно. Но молчать же не получится?
– Пока лучше помалкивать. Да и когда они начнут действовать, нельзя будет опровергать и успокаивать. Иначе все решат, что всё происходящее – правда, начнется паника. Власти же у нас никто и никогда не верит, и для многих опровержение властей – единственный показатель правдивости происходящего. И настоящую правду сказать будет нельзя – подумают, что снова врём.
– Так какие у вас планы?
– Пока наши аналитики обдумывают ситуацию. Первый вариант – довести до абсурда. Они нам страсть-мордасть – а мы им свою, но потешную. Так чтобы все поняли, что творится какая-то дурь. Поудивлялись бы, позабавились-посмеялись. Тут можно использовать наработанные приёмы.
– Но всё зависит от того, что конкретно они собираются делать. Это вещи непредсказуемые, а значит – и опасные. Ситуация-то неустойчивая, настоящий Ленин в октябре. Как бы в результате не загреметь под фанфары.
– Тоже мне – Ленин. Ему до Ленина – как отсюда до Китая. А ситуация здесь ни при чем. Наша страна в принципе непредсказуема, слишком большая. Она против других стран, как море против речек. Легко предсказывать движение речушки, а вот погоду на море предугадать почти невозможно.
– Но это и есть ваша служба, вы ж синоптики.
– Скорее, делатели погоды. Как наш покойный друг Ким.
– Ты сегодня что-то слишком разговорчив.
– Есть и второй вариант – возглавить.
– Это мне больше нравится. А сможете?
–Попробуем. Но будет непросто, там слишком мало народу, трудно внедриться.
– Твой прогноз?
– Да ничего у них не получится. Наших людей ничем не напугаешь, они и не такое видели. И ничем не удивишь. Это раз. И они тут же начнут такой ерундой заниматься, такую устроят мышиную возню, что уничтожат принцип. Натворят такого абсурда, что нам и своего придумывать не придётся, достаточно будет не мешать. Это два. И последнее. Скучно нашему народу, скучно! И он будет рад любым событиям, любой движухе, любой возможности пощекотать нервы. Большинству нечем заняться, и оно с удовольствием займется хоть чем-нибудь. Так что наши люди обрадуются и разрушат стратегию,
– Им скучно, потому, что нет национальной идеи. Без идеи мы не можем, не швейцарцы какие- нибудь. Нам смысл жизни подавай. Была бы идея – и все бы были делом заняты.
– Это точно. С национальной идеей беда. Наш народ – драчун и баянист, а мы ему все время предлагаем шляпу надеть, стать то бухгалтером, то инженером.
– Ну-ну, ты аккуратнее, курс страны не трогай, его умные люди изобретали.
– Да не курс это, а вокзал какой-то – слишком много направлений.
– Говорю – остановись.
– Приношу извинения. Но точно одно: если этот их руководитель хоть что-нибудь понимал бы в нашей стране, он всё это не затеял бы. Он просто подарит всем бесплатное развлечение. А нам – новые прекрасные и полезные возможности.
– Думаешь, можно сильно не беспокоиться?
– Совершенно. Все само сойдет на нет. А люди – люди пусть себе порезвятся.
– Но ты держи меня в курсе. И мне нужен подробный план мероприятий.
– Через несколько дней будет, ребята сейчас работают.
– Меня информировать незамедлительно обо всех, даже самых незначительных происшествиях.
– Хорошо.
– Да, и конфессии предупредите, чтобы по возможности без комментариев – это может усложнить дело. Там же арабы. Да и само событие особенное. Нам только межрелигиозной войны не хватало.
– Обязательно.
– Кабинету пока не говорить. Я сам скажу, кому следует. И вообще, пока ни звука. Скажем в свое время всё, что захотим.
Посетитель ушел, а хозяин встал и начал прохаживаться по комнате.
– Не вовремя, я только начал, – размышлял он. – Вот через год было бы в самый раз. Ну, да ничего, в любом случае, это даст серьёзную фору, очень серьёзную. Нужно спасибо сказать тому, кто всё это затеял.
Легкий стук заставил хозяина повернуть голову. На подоконнике сидел замёрзшая птаха, клювом постукивала по стеклу.
– Воробей, – подумал мужчина. – Как это он сюда пробрался? Что-то сплоховали наши ястребки.
– Странный какой-то, не может воробья от чижика отличить. Я же жёлтенький, – подумала птица и полетела восвояси.
Снег за окном повалил стеной, превращая полдень в сумерки.
Глава 2. День театра: сцена
Ариадна со вкусом попивала чай у себя на кухне и с удовольствием поглядывала в окно. Жила она на втором этаже, но из окна её открывался чудесный, хотя и не широкий, вид, который мог позволить себе далеко не каждый: замёрзший пруд, аллея и удивительной красоты обнажённые деревья. Нынче с утра все сияло и ослепляло, а потом враз помягчало, посерело, завесилось дымкой тумана, и повалил последний мокрый снег. И от этого все стало ещё прекрасней, просто чудо как хорошо.
Всю эту радость и благодать Ариадна заработала сама благодаря своему великолепному уму, прекрасным способностям и редкой для человека с двумя первыми достоинствами практической хватке. Лет уже десять как назад она, превосходный молодой филолог, подающий немалые академические надежды структурный лингвист, поняла, что с ее профессией можно только с голоду умереть, категорически решила этого не делать и занялась астрологией, магией и оккультизмом.
Новые занятия нравились ей чрезвычайно: давали некоторую пищу уму, независимость и приличные средства, не составляли особого труда и позволили на фоне невежественных собратьев по цеху быстро приобрести определенный авторитет и даже немалую известность. Именно новая профессия принесла ей и эту невероятную квартиру в самом центре Столицы, и эту прекрасную меблировку, и эти замечательные картины, и ещё множество всяческих удовольствий, которыми может похвастаться только самостоятельно обеспечивающая себя дама.
Желания умного не бывают чрезмерными, и с некоторых пор Ариадна могла иметь практические все, чего хотела. Вот и сейчас она была абсолютно и всем довольна, пила душистый красновато-коричневый чай из почти прозрачной фарфоровой чашки, смотрела на мартовский снег и предавалась легким приятным раздумьям.
Мир любил думать о собственной смерти и время от времени подбадривал себя эсхатологической щекоткой. С легкой перчинкой далекого и почти невероятного конца куда приятнее было вкушать любое настоящее, а будущий ужас позволял считать любые дежурные бедствия, катаклизмы и катастрофы ничего не значащими пустяками. Смерть завораживала человечество, как завораживает любого взгляд, брошенный в бездну.
Разумеется, случались моменты, и возникали обстоятельства, когда мысли о конце были особо уместны и даже полезны. Более прочих подходили для этого круглые даты. Смены веков, а тем паче – тысячелетий, всякий раз заставляли человечество задуматься о неотвратимости полного нуля и замереть в сладком страхе, позволяющем слегка отдохнуть от прежних трудов перед вступлением в новую эпоху.
