неуклюжими? Какие звуки вы произведёте – будет ли это безукоризненный английский язык или пародия на него? Польются ли ваши речи подобно песне или напомнят скрип несмазанных шестерёнок?
Это важно, очень важно, так как в Штатах по языку встречают и по языку провожают – или выпроваживают. То же самое, как я подозреваю, в Англии – вспомним «Пигмалиона» Бернарда Шоу, утверждавшего, что герцогиня и уличная девчонка различаются не одеждами, а речью. И Шоу, разумеется, был прав – ведь речь показатель образования и культуры, интеллигентности и воспитанности. В этом смысле всякий встреченный вами американец – это профессор Хиггинс из «Пигмалиона»; вы произнесёте три-четыре фразы, и он тут же вас взвесит, оценит и инстинктивно выберет для себя манеру поведения. Или он будет общаться с вами как с высшим, или как с равным, или как с низшим, или вообще не захочет говорить с недоумком-иностранцем. Последнее маловероятно, так как американцы в массе народ доброжелательный, но не исключено.
Человек может обладать способностями к определённым занятиям, к одному или нескольким – например, к точным наукам, к спорту, к рисованию, к бизнесу или к литературному ремеслу. Точно так же он может иметь талант к постижению чужих языков или не иметь его; и наши успехи в английском, как в математике, литературе, музыке или спорте зависят от наличия божественного дара и его величины. То, что человек талантливый постигает за месяц, другой не освоит за всю свою жизнь, и с этим надобно смириться. Нельзя стать великим математиком просто изучая математику – хоть в десяти университетах! Надо иметь талант или гений – такой, как у Эвариста Галуа, который, кстати, так и не получил никаких дипломов и научных степеней. Аналогичным образом дело обстоит и с языками, и не верьте тому, кто говорит вам: учите язык, и вы будете говорить преотлично! Конечно, учите; но ещё нужны и способности, которые есть далеко не у всякого. Доказательством являются миллионы наших соотечественников, которые по-русски изъясняются косноязычно и плохо, не говоря уж о специфических выражениях, вставляемых в каждую фразу.
Я много размышлял о способности к овладению чужими языками, поскольку сам – как мне кажется – лишён этого дара. Тут огромную роль играет память, но память особая; ведь я помню сотни математических формул, тысячи фактов из области физики, химии, математики, программирования, истории, и могу связать их в ряд целостных картин, создать модели, рассказать о всевозможных теориях – на русском, которым я владею с детства, который вдолбили в меня родители, приятели, школа, университет, книги, радио и телевизор. Ещё я помню правила грамматики и тысячи английских слов – а говорю, тем не менее, с трудом! Потому что я помню слова по их написанию, а не произношению, и когда мне снятся сны на английском, я вижу текст, но не слышу речи.
Значит, дар к языкам связан с особым видом памяти – с памятью на звуки, а также с умением их правильно воспроизводить. Что же это такое? Музыкальный слух, я полагаю; талант, который встречается весьма часто, если не говорить о гениях в этом деле, о великих певцах, музыкантах и композиторах. Действительно, я к музыке глух, и меня гораздо больше привлекают живопись, архитектура и прочие изобразительные искусства; я предпочитаю посмотреть собор святого Вита в Праге, а не послушать в нём орган. А как дело обстоит у вас? Вы немного играете на гитаре? Вы любите слушать музыку? Вы воспринимаете на слух песни на английском? Отлично! Значит, у вас есть музыкальный слух, и он, вкупе с памятью, трудолюбием и свежестью восприятия обеспечит вам успех в изучении языка – и, надеюсь, не одного.
Что же остаётся делать мне? Искать медведя, который наступил мне на ухо, чтоб свести с ним счёты.
Я глубоко убеждён, что русский язык богаче, выразительнее, тоньше, многозначнее, красивее английского. Да и может ли быть иначе? Ведь русский – мой родной язык!
И точно такие же слова может сказать какой-нибудь образованный американец о языке английском. А посему постараемся быть объективными; сравним некоторые особенности обоих языков, не поминая о том, какой из них лучше, а какой хуже.
В русском существует мощная система суффиксов, которая чрезвычайно разнообразит наш язык. Например, мы можем сказать на английском «a bed», а на русском – кровать, кроватка, кроваточка, кроватулька, кроватишка, кроватища; а ещё, как и на английском – большая, маленькая, огромная, крохотная кровать. Причём используемый нами суффикс не только подчеркнёт размер кровати, но и наше к ней отношение: скажем, кроватка – это маленькая кровать; кроваточка, кроватулька – маленькая кровать, к которой мы испытываем нежные чувства, а кроватишка – кровать жалкая, к которой мы испытываем пренебрежение. В английском беседа между влюблёнными может закончиться так: а не пойти ли нам в кровать? По-русски это звучит грубовато, а вот «не пойти ли нам в кроватку?» – совсем другое дело.
Наш язык богат всевозможными окончаниями слов, определяющими падежи существительных, склонения глаголов, род – мужской, женский или средний. В части рода это происходит не всегда (например, кровать – она, корабль – он), но весьма нередко: лодка – она, плот – он, судно – оно. В английском тоже, разумеется, есть суффиксы и определённые окончания слов, но это не столь развитые структуры, как у нас, и потому большая нагрузка падает на предлоги, подчёркивающие отношения между словами в предложении. Не знаю, что скажут языковеды, но мне кажется, что русский в части разнообразия предлогов не уступает английскому.
Таким образом, наш язык избыточен, а английский более сух и строг в своих изобразительных средствах. Мы одинаково говорим: New York и Нью-Йорк, но если требуется упомянуть университет, находящийся в Нью-Йорке, скажем уже по-разному: «university at New-York» и «университет в Нью Йорке». Предлог есть и там, и там, но в русском тексте изменился и конец названия города, повинуясь ответу на вопрос – где?
Наши суффиксы и окончания слов – вместе с предлогами – связывают слова в предложении в целостную конструкцию, являясь как бы толстым слоем раствора между кирпичами; в английском этот слой раствора более тонок, и слова-кирпичи располагаются не свободно, как у нас, а в жёстком и определённом порядке. Мы скажем по-русски: дай мне руку!.. дай руку мне!.. руку мне дай!.. руку дай мне!.. мне дай руку!.. мне руку дай!.. – и всё это будет понятно и допустимо, если не в прозаическом, так в стихотворном тексте. А на английском руку не попросишь шестью разными комбинациями из трёх слов.
Вот почему, я думаю, так трудно бывает освоить английский; свободный строй родного языка довлеет над нами, и испытываешь раздражение от того, что нельзя расставить слова с той лёгкостью и непринуждённостью, как позволяет это сделать русский. Воистину, язык – дом мой и моя родина, которую не так-то просто отринуть!
Но у английского есть свои преимущества, и главное из них, на мой взгляд, заключается в краткости слов, в меньшем числе слогов, чем в наших словах. И в силу этого английский позволяет сформулировать законченную мысль более кратко и энергично, чем русский. Данное обстоятельство проявляется, например, при переводе названий литературных произведений и при дублировании фильмов, что является очень непростым искусством. Вы, разумеется, не раз смотрели динамичные голливудские боевики и замечали, как частит диктор, читающий синхронный русский текст – частит так, речь его временами превращается в неразборчивое бормотанье. Перевод на русский текста фильма плох, неэкономичен, и является, собственно, не переводом, а подстрочником; и диктор не успевает выговорить все нужные русские слова за то ограниченное время, пока актёры обмениваются английскими.
Вот ещё несколько примеров. Заглавный роман Филипа Фармера из сериала «Мир Реки» называется «To Your Scattered Body Go», и в первом издании моего перевода этого произведения я назвал роман «В свои разрушенные тела вернитесь». Но один из моих знакомых предложил гораздо лучшее название – «Восстаньте из праха», полностью соответствующее духу романа, в котором повествуется о воскрешении всех людей, когда-либо обитавших на Земле, в некоем загадочном мире, в долине огромной Реки; это название и было использовано, когда роман вышел в свет вторично. В рижском издательстве «Полярис», выпускающем собрание сочинений Фармера (там, предупреждаю сразу, не мои переводы), роман назвали длинно и чрезвычайно неуклюже: «В тела свои разбросанные вернитесь». Это неуклюже и, вдобавок, неверно с точки зрения логики по следующим причинам:
1. Определение «scattered» относится не к телам, а к телу в единственном числе или к иному значению слова «body» – плоть, под которым в данном случае может подразумеваться не плоть одного
