срываются в скандалы, когда ребенок может побыть один только в туалетной комнате, то он
живет с единственной мыслью: лучше я сдохну, но больше этого я выносить не могу...
Наконец, дети абсолютно бесправны. Ребенок - своего рода собственность родителей. До
восемнадцати лет он неправомочен. Юридически его как бы не существует. В Москве только-
только пересмотрели законодательство о приватизации квартир. Но ведь за прошедшие годы
уже тысячи детей стали обездоленными. Родители-пьяницы продали приватизированную
квартиру кому попало, деньги пропили, а их сын или дочь на всю жизнь остались без крыши
над головой: их права в приватизации жилья не были оговорены. Сейчас, вроде бы, опомнились. Но ведь тем, кто потерял, квартиры уже никто не вернет…
Душа подростка - особенно ранима. В мире должен быть человек, с кем он может поговорить, посоветоваться, поделиться. С кем? Родителям чаще всего не до него. После работы - по
магазинам, а дома хватает сил только поесть да залечь на диван. Вот характерный пример.
Пришел ко мне на консультацию отец, рабочий из Подольска. Жена умерла, оставила троих
детей. Он их растит, воспитывает, не женился. Старшие - уже большие, а младшему - только
девять лет. И он регулярно убегает из дома. Ездит с шоферами день-другой, возвращается, потом снова убегает. Его уже все шоферы знают. Отец недоумевает, не понимает. Поговорила
я с ним и убедилась: хороший он человек, добросовестный, работяга, добытчик. Но в доме -
одни мужчины. Отношения сдержанные, суровые. В общем - казарма. А мальчишке нужно
тепло, общение. И он находит это тепло у шоферов, чужих людей, которые в дороге говорят с
ним за жизнь, интересуются его взглядами, соображениями, сами о себе рассказывают.
Согревшись у чужого огня, мальчишка возвращается в свой холодный дом.
И это ведь еще благополучная семья, где хоть и матери нет, но отец - чудный человек, заботливый, об алкоголе там даже и речи не может быть.
А уж о семьях, где отчим или мачеха свирепствуют, где отец и мать совместно пьянствуют и
издеваются над ребенком, - и говорить не приходится. Оттуда дети бегут сразу же, как только
входят в сознательный возраст.
Да, раньше не было такого повального бегства подростков. Так ведь раньше система была
жесткой, больше было контроля, меньше свободы. А свобода имеет свойство вскрывать
многие нарывы, что накапливались годами. Так, «вдруг» обнаружилось, что для многих детей
жизнь в семье, в доме - невыносима. Раньше-то, при жестком режиме, куда ему было
податься, уйдя из дома? Как прожить? Да никак. А сейчас оказалось, что подростки могут
обойтись без родителей: можно пристроиться возле коммерческого ларька, что-то подать, принести и даже заработать. Но дорога в таких условиях одна - в уголовный мир. Девчонок
делают малолетними проститутками, а мальчишки попадают в шайки взрослых воров.
Думают ли подростки о будущем? Как психолог могу с уверенностью сказать: нет! На наш, взрослый взгляд, их жизнь в подвалах, на чердаках, на вокзалах - сплошной кошмар. Но в
том-то и дело, что подростку она не в тягость. Во-первых, свобода. А во-вторых, психология
подростка такова, что он живет одним днем и даже одним часом. Захотелось ему поесть -
начал думать, где бы и как бы ему перекусить. Захотелось спать - стал искать место для
ночлега. Нашел - и все прекрасно, никаких проблем. Даже о завтрашнем дне он не думает -
вот в чем дело.
Носороги
Мы привыкли во всем винить нынешних правителей и нынешние порядки. И иногда
забываем, откуда мы вышли. Об этом я думал, слушая детского психолога Стеллу Шармину.
К ее словам добавлю еще одно наблюдение: почти половина девочек-беспризорниц были, по
их рассказам, жертвами изнасилования в раннем возрасте. И, как правило, оставшегося
только их тайной. У нас ведь в этом смысле и закон, и общественная мораль шли рука об руку.
За «растрату социалистического имущества» расстреливали, за убийство человека давали
шесть-восемь лет, а уж насильники и вовсе отделывались символическими сроками. При этом
и следствие, и суд над ними сопровождались двусмысленными ухмылками милиционеров, прокуроров- судей и публики: не то сама дала, не то спровоцировала. Зато насильников чуть
ли не жалели: какой парень из-за сикилявки в тюрьму попадет!..
О страшном душевном потрясении, о
шкура толще, чем у носорогов. Мы до сих пор чуть ли не смеемся над западными
«глупостями» и процессами о сексуальных домогательствах: подумаешь, недотроги...
И потому напомню: нынешние мерзкие, грязные, подлые и способные на все привокзальные
и прочие беспризорники - наши дети. И если они - монстры, то в немалой степени потому, что
мы сами - уроды.
Возьмем лишь один пример, всем известный и незамечаемый. Мы привыкли к тому, что
милиционер подходит на улице или в метро к гражданину брюнетистой внешности и требует
показать документы. И если данный брюнет окажется жителем Ивановской или Тамбовской
области (о Дагестане или Осетии уже и речи нет!) и находится в Москве свыше трех суток без
регистрации, то о судьбе его я гадать не буду... Сие происходит при общепризнанной и
принятой в России Декларации прав человека, узаконенном праве свободного передвижения
и выбора места жительства...
А между тем у того же милиционера на глазах по вагонам метро бродят непонятного вида
женщины с подозрительно тихими, как бы одурманенными детьми, и выпрашивают деньги.
Тут бы и подойти к ним блюстителю порядка: кто такие, чей ребенок, почему он в таком
виде?.. Ведь на его глазах самым вопиющим образом нарушается закон. Закон об охране
детства !
Но нет. Наш милиционер равнодушно скользит взглядом мимо. И, встрепенувшись, подходит
к господину брюнетистой внешности...
И мы все это видим, и смотрим, смотрим... Свыклись, притерпелись, не замечаем, а может
быть, даже и одобряем?
Кто знает, кто знает...
Не понимаю
Как вы заметили, никто не комментирует исповеди. Мы ведем разговор в параллельных
плоскостях. Хотя об одном и том же.
Но здесь я не могу удержаться. И хочу высказать свое мнение не после исповеди, а до нее. Мне
это представляется важным.
Разумеется, я не мог привести эту четырнадцатилетнюю девочку к врачам, даже если бы
захотел. Но я рассказал о ней, обрисовал ее, как мог: крупную, здоровую, крепкую, смышленую. Никаких видимых отклонений. Колется всего полгода, нерегулярно. Правда, в
четырнадцать лет и этого может быть достаточно, но, повторяю, никаких видимых
отклонений.
И в то же время у меня было чувство, что я разговаривал с чудовищем. Во всех исповедях есть
четкая оценка среды, ее нравов, четкое осознание преступности, аморальности той жизни.
Если хотите, греховности.
Здесь же ничего этого и в помине нет. Даже близко.
Воры? Да не воры, а
это
Не понимаю. Не понимаю. Или, может, в свои четырнадцать лет она еще не соображает, что к
чему?
Впрочем, судите сами.
СОН ДЕСЯТЫЙ
