Генеральную прокуратуру Союза, и нескольких членов Политбюро из старой гвардии. Горбачев, как всегда, не мог определиться, полагая, что ситуация сама как-нибудь разрешится. По крайней мере, так говорили: Вот она и стала „разрешаться“. В воздухе носилась идея о создании параллельных коллегий адвокатов. Правовым кооперативам становилось тесно в рамках их кооперативного статуса. Они хотели получить право выхода в суд. Пока в суде интересы сторон могли представлять только адвокаты. Это были их основные деньги. Адвокатура оставалась весьма замкнутой организацией, кооператоров туда практически не принимали.
По мнению Вадима, ситуация сложилась тупиковая. Если адвокаты согласятся на новый закон, они полностью попадают в зависимость от Министерства юстиции. Президиумы коллегий утрачивают свое значение. Вопросы приема и исключения из коллегий, дисциплинарной ответственности адвокатов фактически переходят в ведение областных управлений юстиции. Это — конец адвокатуры.
С другой стороны, создание параллельных коллегий породит конкуренцию. Мало того, что разрушалось монопольное положение адвокатов, это еще и означало, что Президиумы опять-таки утрачивают свое значение. В каждой области могли появиться несколько коллегий, и любого юриста готова была принять если не „классическая“, то „перпендикулярная“ коллегия. Название „перпендикулярная“ придумал Марлен и очень этим гордился.
— Вы знаете мою позицию, Марлен Исаакович. Сталин, когда его спрашивали, какой уклон хуже — правый или левый — отвечал: „Оба хуже!“
— И, тем не менее, из двух зол выбирают меньшее.
— Меньшее, на мой взгляд, плохой закон об адвокатуре. Понимаете, если будут созданы параллельные коллегии, то они самим уровнем своей работы обрушат престиж всей адвокатуры в целом. И им будет плохо, и нам. И тогда с учетом отношения к адвокатам в обществе, а оно будет формироваться именно „перпендикулярами“, можно будет принять любой закон об адвокатуре. Никто и не пикнет. И Лукьянов поддержать нас не сможет.
— Меня радует, что вы наконец научились отступать, — голос Марлена звучал раздраженно. — Жаль только, что так и не поняли, в чем уступать можно, а в чем нет!
— Вы спросили мое мнение, я ответил, — Вадим перестал понимать, чего Марлен хочет? Чтобы он просто ему подпевал? Зачем это при его фактически диктаторском положении в коллегии?
— Я хотел просить вас выступить на совещании в Минюсте. Вы были на стажировке в США. Могли бы рассказать, что там никаких „перпендикулярных“ коллегий нет и быть не может.
— Это — пожалуйста, — теперь стало ясно, зачем звонил бывший патрон Вадима. Ему, наконец, понадобилась его, Осипова, помощь. — Я могу и о законодательстве, и об адвокатуре рассказать. Мало не покажется.
— Вам никогда мало не кажется. Мне представляется, что об этом стоит рассказать Саше. Он, если помните, тоже в Америке был.
— Прекрасно! Я только „за“! А когда совещание? Я же уезжаю.
— Вы меня действительно считаете старым маразматиком? — Марлен не скрывал, что сильно раздражен. Вадим только не мог понять, чем. — Я помню, что вы уезжаете четвертого. Совещание второго.
— Ну, тогда нет проблем.
— Привет отцу, — Марлен положил трубку.
Когда Вадим пересказал Лене разговор, она ни на секунду не усомнилась в причине раздражения Марлена. Тому крайне неприятно обращаться к Вадиму с просьбой, а обойтись без него он не может. Вадим был вынужден согласиться с женой. А ему так хотелось мира. Ему так тяжко стало жить в постоянной борьбе. Тем более с семьей Марлена, который столько для него сделал в начале карьеры. И с Сашкой, человеком, так поддержавшим его в Штатах. Да еще Юля…
Утром Осипов приехал на фирму в настроении еще более скверном, чем накануне вечером. Предстояла встреча с очень перспективным клиентом, которого, если и удастся заарканить, то, как это ни обидно, придется сразу кому-то передать. Через несколько дней отъезд в США, что поделаешь!
Просьба клиента, достаточно известного кооператора, Вадима удивила и озадачила. Надо было написать устав и учредительный договор коммерческого банка. Вадим, разумеется, успел прочесть Постановления Совмина и ЦК КПСС, разрешающие, при массе ограничений, создавать частные банки. Но он никак не ожидал, что среди солидных кооператоров найдутся люди со столь сильной авантюрной жилкой, что рискнут ринуться в эту, как он понимал, ловушку.
Ассоциация всего происходящего с НЭПом для Осипова была очевидна. Власть полностью потеряла контроль над экономикой: пустые прилавки, тотальный дефицит, первые, но уже многочисленные нищие на улицах — всё, как в начале двадцатых годов. Алгоритм поведения власти тот же. Дать людям немного подзаработать, наполнить магазины хоть чем-нибудь и потом, естественно, все отобрать.
Банковская сфера являлась именно тем инструментом, при помощи которого можно было в одночасье задушить кооператоров и цеховиков. Поверить, что государство ослабит гайки именно в этой области, значило расписаться в полной наивности. Клиент предложил Вадиму выбрать форму гонорара — либо одна десятая доля в уставном капитале и членство в составе учредителей, либо 50 тысяч рублей.
Вадим ответил, не сомневаясь ни минуты: 50 тысяч. Оказаться среди тех, у кого не сегодня, так завтра „люди в кожанках“ начнут отбирать все „награбленное у трудового народа“, ему никак не светило. Да к тому же Осипов точно не верил в успех коммерческих банков, которым придется соревноваться в борьбе за деньги населения со сберегательными кассами. А вот 50 тысяч — сумма вполне конкретная, мало того, огромная. И ее, если, конечно, не быть идиотом и не класть деньги на сберкнижку, не очень-то и отберешь.
Ударили по рукам. Клиент поставил условие: документы должны быть готовы через три дня. Получалось, в день отъезда Вадима. Договорились так: к вечеру 25 тысяч аванса передадут Вадиму. Остаток гонорара — в обмен на документы. Готовую работу клиенту отдаст Михаил Леонидович.
Вадим прикинул, что родителям двадцати пяти тысяч вполне хватит до его возвращения. Тем более, что Михаил Леонидович вел на фирме пару спокойных клиентов и получал за это по три тысячи в месяц. Ну, а не хватит, не проблема. У Автандила лежали на черный день пятнадцать тысяч, у Баковых дома под видом папки с документами еще двадцать, да и с фирмы, от клиентов, которых Осипов передал на обслуживание другим адвокатам, поступало почти по семь тысяч. Вообще-то поступало каждый месяц значительно больше, но доля Вадима укладывалась в эту сумму.
Открытию „сейфа“ у Баковых предшествовала довольно забавная история. Несколько месяцев назад, когда деньги полились рекой и потратить их сразу никакой возможности не представлялось, Вадим посетовал на „тяжелую жизненную ситуацию“, представив жене парадоксальный юмор этой проблемы. Лена же восприняла ее совершенно всерьез.
— А почему ты доверяешь хранение денег Автандилу, своим родителям, но не моим?
— Во-первых, не твоих, а наших! — сразу взъерепенился Вадим.
— Неважно! Зарабатываешь ты, поэтому твоих. Нет, но ты ответь, почему?
— Понимаешь, Леночка, твоя мама и так меня не очень жалует. А если она узнает, сколько я зарабатываю, то справедливое чувство пролетарского гнева…
— Перестань ерничать! Мне обидно.
— Ладно, я что-нибудь придумаю.
И Вадим придумал. Взял шесть больших папок. Набил их всякой ненужной документацией, оставшейся после отработанных дел или ушедших клиентов, вырезал в центре документов окошки, как в детективных фильмах, и положил туда пачки денег. Потом туго перевязал каждую папку бечевкой, концы приклеил к корешкам папок, поверх налепил по маленькой аккуратной бумажке и на каждой расписался. Вскрыть папки, не повредив бумажки с подписью Вадима, было невозможно. Провозился Вадим со всей этой „детективщиной“ часа два. Но результатом остался доволен.
Отдавая папки Владимиру Ильичу, Вадим сообщил, что это архив с документами особо важных клиентов. Именно здесь, в картонном укрытии таятся гарантии его безопасности, и потому хранить их надо особенно тщательно. Вот и получилось, что в доме Баковых нашла приют приличная сумма денег, о чем они
