Однако, с сегодняшнего дня я предлагаю тебе иные условия, — Стэн с удовольствием наблюдал, как менялось лицо Вадима, как он подался вперед, вслушиваясь в каждое слово. Стэн стал говорить медленнее.
— Ты выходишь из договора, покинув свою фирму. И мы подписываем трехлетний контракт с тобой напрямую. То есть ты и «Брайан энд Твид». Тебе устанавливается зарплата ассоциатора восьмого года, то есть двести пятьдесят тысяч годовых. Работать будешь здесь. Твоим боссом буду я. Возможно, тебе периодически придется летать в Лондон.
— Но у меня нет британской визы. А выдать ее гражданину СССР могут только в английском посольстве в Москве, — почему-то зацепился за последнюю фразу Вадим.
— Мы знаем, — Стэн опять улыбнулся. — У тебя будет «грин-кард». Мы достаточно влиятельная организация, чтобы решить этот вопрос. И виза в Англию тебе не понадобится.
Вадим погасил докуренную до фильтра сигарету и тут же закурил новую. 250 тысяч — зарплата президента США Буша. Об этом писали газеты. Это очень много! Три года — 750! Заработав такие деньги, потом в Союзе можно вообще ни о чем не думать. Или просто остаться в Америке. Марлен на стену полезет! С такими деньгами можно сюда и стариков перетащить. В Лондон ездить даже интересно. Машка закончит здесь колледж. Причем, судя по всему, бесплатно, не зря ведь ей предлагали «скола-шип». Лена пойдет преподавать куда-нибудь русский язык. Дома она не усидит. Советское гражданство он сохранит — не случайно же никто из приехавших писателей и музыкантов советских паспортов не лишился.
Стэн с интересом наблюдал за Вадимом. Физиономия молча курившего Осипова выдавала все его эмоции. Джонс был счастлив. Ему нравился этот русский парень. Что он мог еще для него сделать? Когда-то один человек также неожиданно помог ему, тогда еще молодому выпускнику Кембриджа… Горбачев открывает СССР для Запада. Значит он, Стэнли Джонс, должен сделать, что может, чтобы открыть Америку для этого талантливого юриста из Союза. Ну и что, если для него нет сейчас реальной работы? Во-первых, «Брайан» станет первой американской фирмой, заполучившей советского юриста на постоянной основе. Об этом напишут газеты. Что само собой даст новых клиентов фирме. Во-вторых, судя по всему, советский рынок вот-вот откроется для западных инвестиций. Вот тогда Вадим полностью отработает свое, да еще и немалую прибыль принесет. А судя по тому, как быстро он наладил отношения с советским посольством, у парня явно есть связи в Москве. Здание-то для офиса «Брайана» нашел он. Саша ту историю рассказал Стоуну, когда тот был в Москве, во всех красках и деталях. Так что благородный поступок по открытию Осипову Америки и для «Брайана» обернется большой выгодой.
— Спасибо, Стэн! — Джонс взглянул на Вадима и чуть не вздрогнул: перед ним сидел другой человек. Глаза напряженно впились в собеседника, желваки гуляли на скулах, пальцы сцеплены в замок. Вадим будто изготовился к прыжку. — Спасибо, но я, извини, откажусь. Сожалею. Это очень лестное предложение, но оно не соответствует моим планам. Возможно, очень возможно, что я ошибаюсь. Но я решил вернуться домой.
— Почему?! — Стэн не смог сдержать изумление. Вариант отказа Осипова им даже не рассматривался. — Какие причины?!
— Если коротко — жить надо дома. Я хочу создать свою фирму. Я хочу, чтобы моя дочь и внуки работали в «Осипов и партнеры», а не в «Брайан энд Твид» или какой-нибудь другой, основанной не мною, фирме. Ты скажешь, что это наивно. И будешь прав. Но у меня есть мечта. Отказываться от нее я сегодня не готов. Повторю: скорее всего, я ошибаюсь.
— Понимаю, — растерянно отозвался Стэн. — Это твое право. Я уважаю твое решение.
Первой на пересказ беседы со Стэном отреагировала дочь. Она вскочила, бросилась на шею к отцу и стала его целовать. А Лена просто расплакалась. Вадим был очень доволен.
— Ну и слава богу, что вы со мной согласны! Правда, надо понимать, что денег таких в Москве я не заработаю.
— Не переживай, нам, вроде, и так с избытком хватало. — Подумав секунду, Лена добавила. — Кстати, не забывай, что реально ты бы платил тридцать процентов налогов. Так что получилось бы не двести пятьдесят тысяч, а… Сколько, Маш?
— Ой, мам, ну ты совсем гуманитарий, — рассмеялась гордая дочь, — получилось бы сто семьдесят пять тысяч. Тоже, кстати, до фига!
— Ну и сленг, — педагогично возмутился Вадим, восхищенный умением Машки считать в уме. — Однако, тебе, как будущему юристу, следует знать вот что. По советско-американскому договору об устранении двойного налогообложения действует правило ста восьмидесяти трех дней.
— А что это за зверь? — Машка устроилась в кресле поудобнее, зная, что рассказы Вадима о законах всегда подробны.
Лена, которая твердо решила, вернувшись в Москву, получать второе образование, юридическое, теперь считала себя тоже приобщенной к миру законов. Она закурила, чтобы слушать объяснения Вадима с удовольствием.
— Значит, так! Если гражданин Союза получает зарплату в Штатах, но находится на их территории менее ста восьмидесяти четырех дней в году, в законе сказано — не более ста восьмидесяти трех дней, то он не платит местные налоги. Получается, он их платит в Москве. С другой стороны, по нашему внутреннему законодательству я должен платить подоходный налог в Союзе, полученный из заграничных источников, только при условии, что я находился на территории СССР более ста восьмидесяти трех дней. Понятно?
— Понятно, — кивнула Лена, которая в присутствии дочери, разумеется, не могла признать, что слова-то она поняла все, а вот что из этого следует — абсолютно нет!
— Пап, как ни крути, все равно получается триста шестьдесят пять дней в году. Либо там, либо тут — ты попадаешь! Разве что только в високосный год…
— Наоборот! В високосный год как раз сложнее! — Вадим обрадовался, что у него есть адекватный слушатель. — Смотри! Я в Штатах провожу ровно сто восемьдесят три дня и вылетаю в Москву. Значит, формулировка «более ста восьмидесяти трех дней» на меня не распространяется. Так?
— Так! — Машка напряженно соображала.
— Я прилетаю в Москву, и у меня остается опять сто восемьдесят три дня. На самом деле, даже сто восемьдесят два, при перелете из Штатов в Союз день теряется в самолете. Мы прилетаем на следующий день. Календарный. Вот и получается, что остается сто восемьдесят два дня. И из американской зарплаты я опять ничего платить не должен!
— А в эту поездку как выходит? — вступила в разговор Лена.
— Так потому я и рассчитал дату вылета на четвертое августа. Все тютелька в тютельку.
— Ну хорошо. Это я понимаю. В этот раз мы сэкономим треть от ста двадцати тысяч, деленных пополам.
— Сколько это будет? — спросила Лена, больше желая заставить Машку опять заняться устным счетом, чем выяснить точную сумму экономии.
— Мам, ну, догоняй! У папы зарплата годовая сто двадцать тысяч. Значит, за полгода он получает шестьдесят. Налоги — треть от шестидесяти, то есть двадцать тысяч.
— Правильно! — кивнула Лена, которая теперь хотя бы поняла логику рассуждения дочери. Результат она проверять не собиралась, поскольку еще со школьных времен устный счет не был ее сильным местом.
— Так вот, — Маша опять повернулась к Вадиму, — все, пап, ты хорошо посчитал и рассчитал. Только одна деталь. Правило ста восьмидесяти трех дней неприменимо, если ты подписываешь трехлетний контракт. Ты же здесь будешь все триста шестьдесят пять дней в году. Три года подряд.
Вадим ошарашенно смотрел на дочь. Об этом он не подумал. Даже смешно.
— А сколько это будет всего дней? — опять занялась воспитанием дочери Лена.
— Мам, я не цирковой пудель, чтобы все время считать. Больше тысячи. Для тебя это уже несчислимые величины!
— Не хами, — встрял Вадим. Инстинкт защиты жены срабатывал автоматически. Лену никто не вправе был обижать, даже родная дочь. Даже по делу.
Маша поняла, что перегнула палку, и решила быстро сменить тему разговора.
