счетными машинками и размалеванными машинистками.
— Войдите!
Огюстина, в платье с засученными рукавами, приоткрыла обитую дверь. Г-н Амбер просил предупредить г-на Коша, как только тот придет, что он ждет его. Доверенное лицо ответило улыбкой, от которой слегка дрогнули его усы; г-н Амбер, очень далекий от вполне прилично налаженных дел, передал руководство ими своей дочери, возложившей эту обязанность на г-на Коша, но любил тем не менее напомнить, что глаз хозяина не дремлет. Повод для этого возникал чаще всего тогда, когда перед началом рабочего дня поступала какая-нибудь неприятная телеграмма, аннулирующая заказ или закрывающая поставки. Тогда он вызывал своего директора к завтраку и принимал его по-домашнему, сидя за столом рядом с мадемуазель Ариадной в пеньюаре.
Столовая была с высоким потолком, вся коричневая — из-за деревянной обшивки и нескольких застекленных буфетов. Даже если занятия некромантией и археологические чтения затягивались допоздна, отец и дочь, привыкшие одинаково рано вставать, всегда встречались около восьми утра перед пирамидой гренок и атласным колпаком на толстой подкладке, покрывавшим серебряный кофейник. Как он и предвидел, на белой скатерти, рядом с прибором мадемуазель Ариадны и ее лекарствами — флаконом с каплями и коробочкой таблеток, — лежала распечатанная телеграмма синего цвета. Тучная оккультистка считала, что у нее не все в порядке с сердцем, и заставила врача признать это. Не менее властно она приписала ту же коронарную недостаточность г-ну Кошу, назначила и капли, и пилюли, которые ему, привыкшему подчиняться, случалось проглатывать, но чаще всего он их все же потихоньку выбрасывал.
— Садитесь, господин Кош.
О телеграмме заговорили не сразу, что несколько удивило директора. Должно быть, в ней была какая-то новость, значение которой г-н Амбер преувеличивал, как это довольно часто случалось; он будет подходить к сути издалека, напоминать о необходимости быть осторожным, об опасности плохого знания рынка, о пропасти, в которую толкают какие-то неизвестные кредиторы, и, наконец, о призраке банкротства только потому, что некий клиент потребовал обновления кредита или на каком-то судне забастовали. Г-н Кош предчувствовал, что сегодня заход будет и впрямь далеким, потому что старик в шелковой шапочке — тихим голосом, делая паузы и поглаживая пергаментной рукой свою красивую седую бородку под Эдуарда VII, известного затворника, — начал разговор с Дезире.
— Вы получаете от нее письма в последнее время?
— Только открытки, как было условлено. И это уже много, не правда ли? Для молодой новобрачной… Весточка из каждого пункта — вот о чем я ее просил, и она это исправно выполняет.
Мадемуазель Амбер отсчитывала капли в стакан с водой; от каждой получалось маленькое, сначала направленное вниз, затем поднимавшееся вверх извержение красивого красно-бурого цвета, которым машинально любовался г-н Кош, издалека улыбавшийся своей Дезире.
— Если не ошибаюсь, вчера вечером она должна была прибыть в Калифорнию? — после паузы произнесла дочь хозяина, не отрывая взгляда от своей манипуляции.
— Да, вчера вечером, в Санта-Барбару…
Этот вопрос, эти паузы…
Вдруг его охватила паника, он взглянул на развернутую телеграмму с длинным, в семь-восемь строк, недопустимо длинным для деловой телеграммы текстом. Удар был нанесен, когда г-н Амбер, откашлявшись, чтобы говорить твердым голосом, произнес то, что звучало уже как настоящий приговор:
— У нас тоже есть новости, господин Кош.
Мадемуазель Ариадна выпустила все капли из пипетки, стеклянная трубочка звякнула о хрусталь; затем звон стих.
— Ранена? — спросил отец.
Толстая и уж очень бледная мадемуазель, с плохо выкрашенными светло-рыжими волосами, в широком шелковом пеньюаре смородинового цвета, поднялась, обошла стол и направилась к нему, поднося стакан с побуревшей водой, а телеграмма продолжала лежать на столе на самом видном месте.
— Выпейте вот это, господин Кош, — сказала она властно.
Он выпил, не вставая и не отрывая глаз от синей бумаги.
Питье было кисло-горьким и на вкус ни на что не похожим, но ему надо было что-то выпить. И все же он хотел оттолкнуть наполовину опорожненный стакан.
Пейте.
Допив до конца, г-н Кош попытался произнести: «Умерла?» — но слово застряло в горле. Да и зачем спрашивать? Он уже знал. Телеграмма, отосланная 2-го в 7 часов 20 минут вечера, была подписана Гарри Джорджем Мэном. Что соответствует 2 часам 20 минутам утра по льежскому времени. Г-н Кош автоматически сделал пересчет, хотел сказать об этом своим хозяевам, но голос все еще не подчинялся ему. Они протянули ему бумажный прямоугольник который задрожал в его руках. Несчастный случай произошел в десяти милях от Санта-Барбары, куда Дезире привезли на «скорой помощи»; она умерла уже в клинике, в четыре часа, что соответствовало одиннадцати часам вечера. Травма черепа. Гарри Джордж просил сообщить отцу и ждал его распоряжений относительно похорон: приедет ли он? Далее следовало несколько слов, выражавших его отчаяние, как будто такое надо выражать в словах. Затем был указан его длинный адрес и номер телефона: номер клиники, а не отеля, в котором, судя по прежним открыткам, они должны были поселиться; наверное, и он пострадал.
Г-н Амбер знал своего сотрудника, его покорность. И всегда руководствовался принципом: действие — это лекарство, и в случае несчастья, так же как в случае обморока, нужно вмешиваться и даже сильно бить по щекам.
— Мосье Кош, я ничего не буду говорить о вашем горе, это и наше горе. Дезире была мне как внучка… Мыс Ариадной все хорошенько продумали еще до вашего прихода, все обсудили. И решили, что вы должны ехать.
Г-н Кош перечитывал телеграмму, слово за словом. 4.20 пополудни
— Вам нечего волноваться о конторе. Период сейчас спокойный; ваш заместитель Соэ вполне справится; Ариадна ему поможет, вот и все. Нужно позвонить в «Сабену» и «Пан-Американа», выяснить, когда ближайший рейс. Паспорт выдают немедленно, если необходимость срочного вылета подтверждается телеграммой. Но я могу обратиться и в министерство иностранных дел, если возникнут трудности.
И уж если г-н Кош как одержимый все еще продолжи сопоставлять время, машинально подыскивал ненужные слова, продиктованные неосознанной потребностью покритиковать Гарри Джорджа, — зачем просить, чтобы сообщили отцу? Не думал же он, что Лмберы похоронят себе эту тайну? И зачем, зачем писать, что он в отчаянии? Разве в этом мире осталось что-нибудь, кроме отчаяния? — то делал это, как и сам заметил, для того, чтобы не заострять внимания на самых ужасных словах —
Его плечи долго вздрагивали, мадемуазель Амбер, стоя рядом, положила на них свои красивые белые руки, привыкшие ощущать, как покачиваются столы от толчков мертвецов, и может, флюид, который источали прижатые к его плечам ладони, почти сразу успокоил его.
— Извините, — сказал он, вытирая глаза и заросшие бородкой щеки. Затем громко высморкался.
Г-н Амбер ждал, тоже борясь с желанием заплакать, сдавившим ему горло. Но он сделал над собой усилие и заговорил:
— Так вам будет легче, мосье Кош. Надо поплакать. Теперь послушайте меня: нужно готовиться к отъезду. На бирже дела не блестящи, и, кроме ваших ценных бумаг, у вас, наверное, не слишком много наличных денег после затрат на свадьбу. Вы можете воспользоваться счетом фирмы.
Тошнота возвращалась; не говоря ни слова, он отрицательно покачал головой. Хозяин прервал молчание.
