Суета сует. Бегство из Вампирского Узла

Во сне

Слушай меня. Слушай. Слушай.

Другое время. Другая душа.

Ты должна меня выслушать, потому что ты тоже была среди тех, кто заточил меня внутрь серебра и поддельной слоновой кости. И теперь мне придется торчать здесь, пока ты меня не выпустишь. Сука! Ты меня обманула. Мне так нужен был кто-то, кто мне поможет, а ты меня кинула. Я пришел к тебе, потому что думал, что ты поймешь. И ты поняла, но не так. Вот поэтому ты и таскаешь меня с собой. Я прикоснулся к тебе изнутри, и твоя кровь — во мне, и я знаю, что даже после всего, что было, ты боишься меня, а часть тебя любит меня той любовью, что покоится глубоко-глубоко в тебе, как труп, разлагающийся в глубине могилы. Это я. Я твой ангел, твой злой ангел.

Внутри этой бутылки нет ни времени, ни пространства. Все, что я испытал в жизни, я переживаю здесь снова и снова. Я хочу, чтобы ты тоже увидела это. Вот почему я вхожу в твои сны. И ты увидишь. И ты поверишь. И тогда ты узнаешь, почему ты должна меня освободить.

Смотри! Смотри! Вот как я появился.

Смотри! Сейчас ты увидишь меня, не глядя. Прикоснешься ко мне, не дотронувшись.

Вампирский Узел

Можно сказать, что жизнь — это поездка на поезде, причем пассажиры не выбирают, где и когда сесть в этот поезд и где и когда сойти. Но зато можно выбрать, как ехать: первым классом или в багажном вагоне, а можно и вовсе просидеть всю дорогу на корточках возле топки, задыхаясь от угольной пыли. Да, жизнь можно сравнить с поездкой на поезде. И какие-то из путей проходят через Вампирский Узел. Но таких очень мало.

Как правило, все происходит так: когда жизнь человека подходит к концу, поезд входит в туннель и уже никогда не выходит наружу. Эти туннели никуда не ведут и никогда не кончаются, они просто есть, ну, понимаешь... это всего лишь туннели. Но знаешь, я сам и кое-кто из моих друзей проехали через этот туннель и выбрались наружу с другой стороны... только теперь мы уже не те, какими были, въезжая в него. Ты вспомни. Все мы были там, в одном большом сне... ты, я, Тимми Валентайн, Брайен, Петра и все остальные... мы ехали вместе, на одном поезде... но потом вы сошли, вы все... вы вернулись назад, в реальный мир. В конце остались лишь я, Брайан и Петра... потому что они меня любят по-настоящему. Мы вместе, мы трое... просто Мария, Иосиф и Иисус, только в дьявольской версии. Они хотят быть со мной, чтобы заботиться обо мне, как о сыне. Они готовы отказаться от своей человеческой сущности и пойти со мной. До конца. Знаешь, это кошмарное ощущение. Они так носились со мной... как наседка — с цыплятами. Они хотели меня уберечь... Они укрыли меня от тьмы, как только мы въехали в этот туннель. Они буквально прикрыли меня телами, так что я не мог даже посмотреть в окно, заглянуть в эту великую пустоту, которая на самом деле и есть этот туннель.

Этот туннель тянулся в бесконечность, и сначала мне было страшно... страшно и скучно... и я все задавался вопросом: неужели я сам это выбрал, неужели вот к этому я стремился все время. Я не так представлял себе этот путь, совсем не так. Я все время думал: вот оно, я избавился от моей прежней жизни, и собирался начать все сначала, теперь уже — как вампир, и все это должно было стать одним большим вечным праздником... да, когда-то я был потерянным ребенком... потерянным и потерявшимся... а потом я встретил Тимми Валентайна, и он рассказал мне, что сущность вампира — она в другом... но я все равно ждал каких-то волшебных чудес от этого путешествия в глубины тьмы, как ребенок ждет праздника, но потом, когда все началось, и продолжалось, и продолжалось, и продолжалось... когда время остановилось, и ничего не происходило... да, тьма, одиночество — это страшно, но самое страшное — скука, когда вообще ничего не происходит... и тогда я задумался... может быть, света уже не будет... может, все это уже никогда не кончится. Может быть, моя смерть, которая должна была стать началом для новой жизни... не-жизни... это всего лишь еще одна обыкновенная смерть без волшебства и прикрас... такая же, как и все остальные. Смерть, которая длится вечно.

Брайен меня утешал, а Петра сжимала в объятиях... но, знаешь... я ничего не чувствовал, ничего. Я только слушал, что они говорят. Я прятал себя — в них.

А потом, в один прекрасный день... хотя «день» — это очень условно, потому что там, в этом поезде, не было дней и ночей... я принялся пробиваться наружу. Это все из-за голода, который начался вместе с моим путешествием... сперва он был как онемение, как легкий зуд, ну... как это бывает, когда тебе вкалывают обезболивающее, и заморозка начинает отходить... но сейчас он стал просто огромным, этот голод... как крик у меня в голове, крик, заглушающий все остальное... и я уже не могу думать о чем-то другом... только о том, как его выпустить, этот голод, пока он не разорвал меня изнутри... а он становился все больше и больше, он стал как сама тьма, сквозь которую мчался мой поезд... я пытался его удержать, но потом что-то произошло, и я уже сам не знал, что я делаю, я должен был что-то глотать... не знаю, что именно... и я насыщался, и насыщался, и насыщался, а потом вдруг... поезд...

...прорвался сквозь тьму, и я увидел в окне... поля кукурузы... серебряное море под лунным небом. И голод вырвался наружу... прорвался, как лопнувший прыщ... и мне снова стало спокойно... все вокруг успокоились... я обернулся в поисках Брайена и Петры... а поезд грохотал по рельсам, следуя по изгибам мерцающей реки... я слышал стук колес... слышал стрекотание сверчков... я даже слышал, как растет кукуруза, Господи, так медленно... медленно пробивается через почву, через удобрения, через грязь... но я не слышал ни Брайена, ни Петры... пока не понял, что они заключили меня в свою любовь и защиту, как в кокон, да это и был кокон... а я прогрыз его, выбираясь наружу... но, появившись на свет, я должен был уничтожать... и первыми я уничтожил тех, кто любил меня больше всех, а потом — и себя самого... свою плоть... свою душу... я должен был переделать себя... под новый образ... не жизнь, а лишь отражение жизни... не смерть, а что-то гораздо глубже... Господи, больше всего я боялся скуки, потому что теперь я был совсем один, у меня больше не было никого, я был всего лишь потерянным ребенком, сидящим в поезде, идущем черт знает куда, — в поезде, где не было ни машиниста, ни проводников, потому что этот поезд — я сам, моя жизнь, моя смерть... поезд, который везет меня в место, которое нельзя видеть ребенку... Господи, я думал, что заплачу, но потом понял, что уже не могу плакать, я не могу больше плакать... вообще... я не могу даже вспомнить, как это было, когда горячие слезы текли по щекам, когда мама трогала меня под одеялом, от нее пахло спиртным... когда я не мог понять смысла той песни... то есть понять его правильно... я думал, что она хочет убить и меня... когда я смотрел, как она опускает моего брата в яму, вырытую в земле... когда я молил Тимми Валентайна забрать мою душу.

Даже не знаю, смогу ли я сойти с этого поезда... когда-нибудь... встать на твердой земле, чтобы ничто не тряслось под ногами. Мы проезжали какие-то станции, но слишком быстро — я не успевал прочитать их названия. Как-то мне показалось, что я вижу маму... она стояла на кладбище... но нет, это была совсем другая женщина, одетая в ночь... она стояла одной ногой в наполовину вырытой могиле... в другой раз я видел двоих человек, я знал, что они были мертвы... потому что я их узнал... я их видел на съемках... в горящих декорациях.

Свист и скрежет тормозов.

Поезд остановился.

Я почувствовал запах родной земли.

Это был Вопль Висельника.

Любовь и смерть

Я вышел из поезда и пошел по перрону, но быстро понял, что мне не нужно идти ногами — надо лишь отпустить себя, и ветер сам понесет меня. Только этот ветер был не снаружи, а внутри, потому что то, из чего я сделан, — на самом деле не плоть... а материя, из которой сотканы человеческие кошмары. Люди верят в меня. И поэтому я настоящий. Тимми мне говорил об этом. «Ты будешь один такой», — сказал он. Что бы это ни значило. У него было две тысячи лет, чтобы понять, кто он есть, а я — всего-навсего глупый мальчишка, который скопировал его образ.

Ладно, как бы там ни было... я почувствовал, как растворился в ветре, почти растворился... но я все равно занимал столько же места в пространстве, потому что я был не совсем в этом пространстве... я был внутри и как будто снаружи. Вопль Висельника... Я поднялся высоко над землей. В лунном свете трава была черной, вся усыпанная каплями росы. Мне показалось, что я знаю это место. Вот церковь, где проповедовал Дамиан Питерc, пока не построил свою империю веры, которая на самом деле была безверием. А вот