Валентайн

Помпеи: теперь здесь нет ничего. Ему не хочется вспоминать ночь огня, но пламя облизывает края памяти, и он чувствует жар, видит, как кровь брызжет брызжет брызжет кипит на горячих камнях. Когда-то я был живым. Я служил Сивилле. И они с Магом превратили меня в того, кто я теперь.

Город умер. Под коркой застывшей лавы звучит беззвучная музыка — песня мертвых. Они все похоронены здесь. Даже Сивилла с Магом, ибо они выкупили у бессмертия возможность умереть — выкупили ценой его девственной мужественности, вырванной у него насильно, когда с неба лилась раскаленная сера. Они выкупили свою смерть и прокляли его своим бессмертием. Насильно всучили ему дар ночи.

Вечной ночи. Вечного одиночества.

Восставший из пепла и камня, он уже больше не человек. Даже собственное тело кажется ему текучим и зыбким. Иногда, когда он крадется по кромке леса вдоль дороги к Неаполю, он превращается в лесного зверя — в волка, может быть, или пантеру. Сейчас разгар лета, и ночь коротка. Он уже чувствует приближение дня — приближение пагубного света, — хотя небо еще черно, и звезды искрятся в туманной дымке. Он бежит. Перепрыгивает коряги. Лапы ударяются о мостовую. Его мучает голод. Он не чувствует ничего — только голод. Другие чувства еще не проснулись. Не родились. Есть только голод — всепоглощающий, запредельный. Он еще даже не знает, чем утолить этот голод. Он просто бежит вперед.

Везувий у него за спиной еще дымится. В воздухе пахнет серой. Он бежит.

Впереди уже показался Неаполь. Теперь в воздухе пахнет солью. В воздухе пахнет потом, человеческими страданиями, пролитым семенем, кровью. Он помнит город, но смутно. За двенадцать лет человеческой жизни он почти ничего не видел; одиннадцать из этих двенадцати лет он жил в пещере Сивиллы Куманской — старухи в стеклянной бутылке, подвешенной к потолку, — она вдыхала пары мира мертвых и изрекала невразумительные пророчества. Последний год своей человеческой жизни он был рабом в Помпеях и ходил только туда, куда его посылал dominus — к мяснику, в винную лавку, на рынок за экзотическими пряностями и травами, потребными Магу для его ворожбы. И вот теперь — в первый раз в жизни или, вернее, в смерти — он сам по себе. Он один и идет куда хочет. Ему пришлось умереть, чтобы избавиться от всех хозяев. Чтобы освободиться.

Теперь он сам себе хозяин.

На окраине города у дороги вбит крест. На кресте распят человек. Это не тот огромный внушительный крест, который впоследствии станет традиционным при изображении страстей Господних. Ноги преступника едва ли не касаются земли. И его руки привязаны к перекладинам, а не прибиты гвоздями. Он медленно умирает от удушья. Днем, несомненно, перед крестом собираются толпы зевак. Но сейчас, ночью, человек умирает в одиночестве.

Мальчик-вампир в облике черной пантеры утробно рычит и роет лапой землю у подножия креста. Человек еще в сознании. Там, где веревки врезаются в кожу, роятся мухи. Густая кровь, что сочится из ссадин, уже тронута гнилью. Она пахнет горечью — кровь. Мальчик-вампир даже не сразу осознает, что именно к этому он и стремился, мучимый голодом, — к этому обессиленному источнику жизненной силы. Кислая вонь бьет в ноздри. Пропитывает все его ощущения. Он уже пьян — от одного только запаха. В смятении он больше не может удерживать облик зверя, и вот он — опять человек, худенький хрупкий мальчик, полностью обнаженный. Шрамы после кастрации едва-едва затянулись, хотя он проспал под землей сорок лет.

— Воды, — тихо стонет распятый преступник. — Дай мне воды.

— За что тебя так? — спрашивает мальчик.

— Воды, воды.

Воды поблизости нет. Мальчик плюет на ладонь и размазывает слюну по сухим растрескавшимся губам.

— Щиплет, — говорит распятый преступник. — Это не вода, она щиплет.

Так мальчик-вампир узнает, что его человеческий облик — точное подобие его смертного тела — на самом деле иллюзия. Так же, как облик пантеры и волка. Все это — иллюзия. Он умер и стал неумершим. Он — лишь отражение. Бестелесное отражение. Он как бы есть, но его нет. И теперь, когда он это знает, его переполняет отчаяние.

— Скажи, за что тебя приговорили к смерти?

— Я был рабом. Паж отравил хозяина. Приговорили всех. Я ничего не сделал — я был всего лишь привратником, — я любил хозяина. Я откладывал деньги — через год я бы выкупил свободу. — Хотя каждый вздох причинял ему боль, он, похоже, хотел поговорить. Ночь — долгая и одинокая. И если вдруг появился человек, с которым можно поговорить, он готов был за это страдать.

Мальчик знал этот суровый закон: если раб убивает хозяина, казнят всех рабов — всех до единого. Многие против такого закона, но его вряд ли отменят. Рим неплохо усвоил урок — после восстания рабов сто лет назад.

— А ты... ты тоже раб? — спрашивает распятый.

— Да.

— Ты такой красивый — наверное, для утех какого-нибудь богача...

— Нет. Мой хозяин купил меня... чтобы я ему пел.

— Спой мне, мальчик, — говорит распятый. Его глаза как будто подернуты пленкой тумана. Может быть, он уже слеп и видит мальчика-вампира только во сне.

Мальчик поет:

Мое сердце дрожит от любви,

Как дуб под порывами горного ветра...

— Сапфо, — говорит умирающий человек. — Сапфо, — и закрывает глаза.

Мальчик поет. Его голос был очень красивым, когда он был живым. Теперь же, когда он умер и ему больше не нужно дышать, его голос не просто красивый. Фрагменты мелодии переплетаются с шепотом ветра, что обдувает стены Неаполя. Он поет. Архаичному акценту эолического диалекта Сапфо уже почти тысяча лет. Мальчик думает о своем будущем — на тысячу лет вперед, на две тысячи. Он думает: «Я тоже когда-нибудь стану как классическая поэма — неизменный, застывший, холодный». Только когда он поет, он забывает про голод. Для него, как и для человека, умирающего на кресте, музыка — это единственный дар богов. Единственное благословение.

— Люди не могут так петь, — говорит умирающий человек. — Ты — Меркурий, посланец смерти. Подойди ближе. Выпей из меня жизнь.

Мальчик касается холодной плоти.

— Я не Меркурий. У меня еще даже нет имени. Я не знаю, кто я. Я знаю лишь голод. Прости меня.

Он знает, что должен утолить свой голод. Но он еще не уверен, что надо делать. За гнилостным запахом разложения он чувствует кислый запах крови — кровь манит его, зовет. Он уже не владеет собой. Обернувшись котом, он прыгает на крест. Человек на кресте стонет. Мальчик-вампир — черный кот — рвет когтями кровоточащие язвы. Терзает зубами плоть. Кровь течет, кот довольно мурлычет. Человек на кресте не пытается сопротивляться, когда черный кот залезает к нему на плечо. Кот лижет открытые раны, обдирая засохшую кровь. Но свежая кровь — она слаще. Свежая кровь пьянит, кружит голову. Он больше не может удерживать облик. Он — трупный ветер. Ветер любви Сапфо, обратившийся ветром смерти. Да. Он пьет. Пьет. Пьет.

И человек на кресте в последний раз приоткрывает глаза и шепчет:

— Gratias[64] .

Мальчик-вампир разрывает грудь человека и погружается в теплую кровь. Да, кровь. Она согревает — вдыхает жизнь в пустой воздух.

«Этот человек не боится смерти, — думает мальчик. — Он отдается ей с радостью. Он думает, я — его спаситель, ведь я избавил его от боли. Может быть, в этом мое предназначение: пить только тех, кто отчаялся и зовет смерть».

Но теперь, когда смерть наступила, кровь теряет свой вкус и тепло. Он снова чувствует голод. Он должен выпить еще. Должен найти других. Это будет совсем не сложно. Он помнит: они всегда распинают