природы. Жизнь была для нее словно наполнена до краев дивным питьем, но оно превращалось в горечь, как только она подносила его к губам.
Капеллан. Полно! Мы сказали об этом все, что нам нужно было сказать. Хлебните-ка Лучше этого винца, оно чисто как золото и прозрачно как слеза. Вот и будет на посошок. Что вы теперь намерены делать?
Шевалье. Отправлюсь в путь до рассвета. Дорога до Вермона небезопасна. Но там у меня есть убежище, где я смогу передохнуть и послать весточку моему отцу.
Капеллан. Господин маркиз, наверно, очень беспокоится о вас?
Шевалье. Это я беспокоюсь о нем. Хоть он и стар, ничто не может поколебать его дух или изменить его привычки. Кажется, люди этого, рожденного для удовольствий, поколения, не отказывая себе ни в чем, научились обходиться без всего. Он смотрит, как события громоздятся друг на друга, будто сломанные деревья в ураган, и верит, что дождется тех времен, когда река вернется в свое русло.
Капеллан. Увы! Боюсь, как бы река прежде не разрушила берегов. Что вы найдете здесь из того, что отправляетесь защищать, господин шевалье, когда вернетесь?
Шевалье. Ба! Поток смывает только то, что преграждает ему путь. Чего вам здесь рпасаться?
Капеллан. Сын мой, французы всегда сражались между собой только ради чужой выгоды и чужого блага. Но им хотелось верить, что они сражаются за принципы. Поэтому всякая гражданская война оборачивается войной религиозной.
Шевалье. Они злобствуют только против знатного происхождения.
Капеллан. Вздор! Вас они боятся, но ненавидят они нас...
Сцена Х
В монастырь явилась комиссия во главе со странным маленьким человечком с фригийским колпаком на голове. Мария от Воплощения его сопровождает.
Комиссар. Что означает эта комедия?
Мать Мария. Монахиня должна просто идти впереди вас и звонить в колокольчик. Таковы правила нашей обители.
Комиссар. Мы не знаем иных правил, кроме Закона. Мы — представители Закона.
Мать Мария. А мы — лишь смиренные служанки нашего закона. Этим объясняется моя настойчивость. Но коль скоро вы расположены требовать того, в чем вам отказывают, я больше не противлюсь.
Комиссар. Поторапливайтесь!
Мать Мария. Менее всего я хочу вас задерживать. От преподобной матери настоятельницы я получила приказ дать вам осмотреть наш дом.
Комиссар. Мы его осмотрим и без вас.
Мать Мария. Моя рольне в том, чтобы составить вам компанию, а в том, чтобы избавить вас от труда взламывать двери, которые я могу отпереть своими ключами.
Другой комиссар. Не спорь с ней, гражданин, это хитрая бестия, последнее слово всегда будет за ней.
Первый комиссар. Я попрошу тебя, гражданин, придерживаться выражений, соответствующих той миссии, что на нас возложена.
Мать Мария. Если вы действительно надеялись найти здесь золото и оружие, как пишется в ваших листках, разве не достаточно было перерыть вверх дном наши подвалы и чердаки? Зачем теперь ходить по кельям, где вы не увидите ничего, кроме тюфяка и налоя?
Первый комиссар. Возможно, мы увидим там и юных гражданок, которые заточены здесь своими семействами и имеют право на покровительство Закона. '
Мать Мария отпирает первую келью. Она пуста. Затем другую, дверь которой запирается за ней. Слышатся голоса. Дверь снова открывается. На пороге стоит монахиня. Лицо ее трудно разглядеть сквозь длинное покрывало.
Комиссар. Я требую, чтобы с этим смехотворным маскарадом было покончено. Снимите покрывало.
Монахиня не двигается. Мать Мария мягко приглашает ее откинуть покрывало. Это очень старая монахиня, она никак не соответствует образу юной девушки, заточенной в монастырь семейством. Первый комиссар начинает нервничать.
Комиссар. Гражданка, отдайте ключи. Этот гражданин сам будет отпирать мне кельи. Ваше присутствие явно влияет на этих несчастных.
Карлик открывает дверь в келью Бланш. Как только его гримасничающая физиономия появляется в дверном проеме, Бланш издает душераздирающий крик. Вытянув перед собой руки, она отступает в дальний угол кельи и стоит вжавшись в стену, словно в ожидании казни. Мать Мария остается в коридоре. Лицо ее живо передает первый порыв, который она не в силах подавить,— чувство негодования и презрения к трусости Бланш. Дверь за комиссарами закрывается. Мать Мария явно заставляет себя не двигаться с места. Дверь снова открывается.
Комиссар. Гражданка, я требую, чтобы вы мне сказали, как давно заключена здесь эта юная особа.
Мать Мария, Я полагаю, сударь, что лучше вам самому спросить ее об этом.
Комиссар. Она как будто разучилась говорить.
Мать Мария. Вам не кажется, что вы напугали ее своим приходом? Вам не кажется, сударь, что в вашем облике и поведении есть от чего прийти в ужас?
Другой комиссар. Гражданин Монстреле, не попадайтесь на удочку. Юная гражданка сама все сейчас объяснит муниципалитету.
Мать Мария. Ордер на обыск не дает вам Никаких прав на личность. Эта девушка выйдет отсюда только по своей доброй воле.
Она входит в келью. На ее лице, внешне очень спокойном, читается какая-то тревога,
смешанная с жалостью.
Мать Мария. Сестра Бланш...
Комиссар. Я запрещаю вам продолжать.
Мать Мария. В вашей власти принудить меня к молчанию, но не вменить мне его в обязанность. Я представляю здесь преподобную мать настоятельницу и вашим приказам не подчиняюсь.
Другой комиссар. Чертова шельма! Рот ей не заткнуть, гражданин, но напомните ей, что у Республики есть машина, которая перерезает глотки. -
Первый комиссар. Хватит! Я снова призываю вас держаться с достоинством, как подобает истинному представителю народа. (Поворачивается к Бланш.) Юная гражданка, вам нечего нас бояться, мы — ваши освободители. Скажите одно слово, и над вами будут больше не властны те, кто в стремлении поработить вас не побоялся оскорбить природу, узурпировав само священное имя матери. Знайте, что отныне вы под защитой Закона.
Мать Мария. Она прежде всего под моей защитой. Или вы думаете, что я позволю вам и дальше злоупотреблять страхом ребенка? Я постараюсь не пользоваться языком, который вам непонятен. Что нас собрало здесь и удерживает до самой смерти — этого вы не знаете, а если знали, то, конечно, забыли. Но может быть, есть еще слова, общие для нас с вами и способные проникнуть вам в душу. Так вот, сударь, знайте, что и в самой смиренной из дочерей Кармеля честь говорит громче, чем страх.
При слове «честь» Бланш поднимает глаза. Ее взгляд бродит от одного лица к другому, как у человека, который едва проснулся. Рыдая, она бросается в объятья матери Марии от
Воплощения.
Сцена XI
