ней займемся любовью, все те моменты, когда мы ей не занимались, навсегда канут в прошлое. Мы хотели отсрочить эту потерю невинности и это резкое старение.
Она сказала, что это умозаключение немножко дурацкое. От дурака к немножко дураку — это уже прогресс. Придем ли мы к «не дураку»? По ее мнению, мы просто не хотели друг друга. У меня напрасно вставал, и она мокрела за зря. Мы не договорились о встрече этим вечером, но в прихожей Аннабель протянула мне связку ключей.
— Это были ключи твоего брата. Большой от подъезда, маленький от квартиры.
— А ключ от сейфа?
— Ты дурак.
Она злоупотребляла этим утром своей любимой репликой. От эмоций? Я подумал, что, если бы мы переспали, она, может быть, не дала бы мне свои ключи, или не была бы удовлетворена, или посчитала бы наши отношения законченными.
— Зачем ты даешь мне ключи?
— Ты не хочешь жить со мной?
— Почему ты хочешь, чтобы я жил с тобой?
— Ты меня покорил своими сексуальными способностями.
— Дура.
Зрачки ее сузились, лицевые мышцы напряглись: я почувствовал, что не должен был использовать ее репертуар. Между нами был установлен некий кодекс, свод правил, и не в моих интересах было вносить в него изменения, так как я рисковал быть исключенным из отдела расшифровки. Она была той, кто не любит меня и кто обзывает меня дураком, я был тем, кто ее любит и кто ее не обзывает дурой. Для нее это было единственным способом перенести падение, которое представляло в ее сознании, а также в сознании ее коллег и друзей то, что она была со мной после того, как она была с Фабьеном.
— Дурак — это я, — исправился я.
— Я только что хотела это сказать.
— Во сколько ты возвращаешься?
— Неважно, у тебя есть ключ.
— Я принесу некоторые свои личные вещи.
— Все необходимое. Место найдется. Я освободила для Фабьена две полки, но он никогда ими не пользовался. Теперь они твои.
— Я счастлив.
— Немного же тебе надо для счастья.
— Твои ключи плюс две полки у тебя дома — это немало.
Она улыбнулась. Мы поцеловались, слегка соприкоснувшись губами, как Катрин и Саверио, когда они расстаются на целый день. Мы внезапно стали постарелой нарой, начавшей свою любовную связь, не занимаясь любовью. Выйдя на улицу, я включил свой мобильный. Несколько сообщений из газеты, где сейчас была военная тревога. Сообщение о перепродаже сразу же вызывает на предприятии манию устраивать собрания. Катрин сообщала мне о разрыве между Фабьеном и Аннабель. Мой брат не затягивая посветил ее во все, но почему она так спешила поставить меня в известность? Была ли она настолько привязана к девушке, чтобы содействовать тому, чтобы я заменил Фабьена в сердце Аннабель, и таким образом оставить ее возле себя? От Софи не было никаких новостей. От моего брата тоже.
* * *
Войдя в нее, я почувствовал то, что чувствует бродяга, обретя наконец, легальное место жительства после долгих скитаний. Лежа, она снова стала выше ростом. Ее тело мне напоминало дом. Мой дом. Дверь между ляжками, террасы на плечах и глаза — окна. Ее кожа ничем не пахла, как кожа младенца. Я так долго гладил ее волосы, что она попросила прекратить. Я не в состоянии сказать, когда я кончил и испытала ли она оргазм. Удовольствие не имело для меня значения, важным было только наше единение. Я позаботился о том, чтобы не быть слишком нежным с Аннабель, так как ничто так не угнетает человека, как нежность, которую мы к нему испытываем, если он не испытывает ее к нам. Мне бы очень хотелось остаться в девушке на всю ночь и на часть утра, восторженно глядя на древко моего знамени, всаженного в эту красивую плодородную почву, еще недавно такую недоступную. Аннабель избавилась от моего члена брыканием заезженной кобылицы. Ей хотелось спать. Прошлой ночью она проспала всего два или три часа. Завтра в полдень у нее встреча с одним кинопродюсером. Она хотела заниматься выпуском фильмов. Ей надоели книги о шоколаде. Я спросил ее, сообщила ли она продюсеру, что только что рассталась с Фабьеном Вербье, за что получил перед сном традиционное отныне «ты дурак», которое стало для нас нашей фишкой, паролем, лозунгом, как «Идущие на смерть приветствуют тебя!» или «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
Первый завтрак один на один. На самом деле второй, но накануне мы еще не были любовниками. Или третий, если считать шампанское авиакомпании «Эр Франс». Аннабель, надев банный халат, — она обожала все, что было связанно с ванной комнатой: щетки, гребешки, щипцы, фен, салфетки и бесчисленные кремы для кожи и волос, — налила нам чаю и прослушала свой мобильный. Она получила сообщение от Фабьена.
— Мне его прослушать? — спросила она.
— Нет.
— Почему нет? Может, это по работе.
— Вы не работаете вместе.
— Может быть, будем.
Тогда я подумал, что я глупец и что я должен был сказать «да»: тогда бы она не стала слушать сообщение. Но сейчас я думаю, что она прослушала бы его, несмотря ни на что.
— Он звонил в два часа ночи, — сказала она, включив автоответчик. — Представляю, в каком он был состоянии.
— И что?
— Спрашивает, хорошо ли я долетела? Прекрасно, придурок.
— Он говорит обо мне?
— Нет. Он извиняется за то, что он мне сказал позавчера. Надо же. Он пьян. Он всегда пьян. Он хочет, чтобы мы остались друзьями. Он боится.
— Чего он боится?
— Что я расскажу все желтой прессе. Про его пьянки и все остальное.
— Все остальное?
— О кокаине и о его маленьких играх.
— Каких играх?
— Да о его сексуальных играх. Он тебе о них не рассказывал?
— Нет.
— Это тебе не фунт изюму. Нужно делать кое-какие фишки. Это целый обряд.
— Ты меня пугаешь.
— Меня это тоже пугало. Но нужно было через это пройти, чтобы заполучить его.
— Что за игры?
— Если он тебе об этом не говорил, то и я этого делать не буду.
— Ты меня интригуешь.
Она сделала глоток чая, обмочив свои хитрые губы, заблестевшие в утреннем свете.
— Он хочет меня брать только сзади.
— Раком?
— Нет, я же тебе говорила, что я отказывалась.
Если она врала, то врала хорошо, а хорошо врать состоит в том, чтобы помнить, что мы наврали.
— Мы ложимся в позу миссионера, и он предается содомии.
